Попытки Анкары использовать непростую ситуацию на Ближнем Востоке с максимальной пользой для себя заметны, преимущественно, на плацдармах севера Сирии и на юго-востоке самой Турции. Однако в последнее время помимо прогрессирующих боестолкновений турок с курдскими силами в Северном (турецком) и Западном (сирийском) Курдистане, где Анкара за прошедшие 10 месяцев увязла по самую феску, турецкое присутствие стало ощущаться в иракском Курдистане и в районах проживания туркоманов — народности, получившей известность в России после гибели нашего штурмовика Су-24 на сирийско-турецкой границе.
Особенности турецкого влияния в регионе изучал специальный корреспондент Федерального агентства новостей в иракском Курдистане Кирилл Оттер.
«Туран понад усе»
Наши читатели уже осведомлены о многолетних доверительных отношениях между турками и ДПК, правящей партией Регионального (иракского) Курдистана. Президент автономии Масуд Барзани с самого начала своего правления в ряде вопросов опирается на геополитические интересы Анкары. Но если, за отсутствием иных путей реализации нефти, добываемой на территории иракского Курдистана, экономические связи курдской автономии с турками выглядели вполне обоснованными — по крайней мере, до активизации недавних договоренностей с Ираном о строительстве нефтепровода, — то несколько турецких военных баз, с некоторых пор появившихся на территории Ирака неподалеку от города Мосул, вызывают резонное недовольство оппозиции и населения.
Ситуация с турецкими войсками, чье присутствие в Ираке было ангажировано даже не кабинетом Барзани, а самим иракским правительством, сформированным, однако, при активном участии иракских курдов после падения режима Саддама Хусейна, особенно интересна в свете попыток Турции усидеть разом на нескольких диванах. Ножки одного из этих диванов, выставленного далеко в Европу, похоже, подломились. Пантуранистская политика Реджепа Тайипа Эрдогана и его Партии справедливости и развития, взявшей курс на доселе невиданное в Турции объединение исламистского и пантюркистского дискурсов, утомила не только Россию, но и Старый Свет. Именно в этом ключе можно понимать признание немецким бундестагом исторического факта геноцида армян в 1915 году — признание, которое немедленно привело к истерике Анкары, включающей отзыв посла из ФРГ.
Одним из определяющих факторов антитурецкого вектора Запада стала самовольно присвоенная Анкарой роль гегемона Передней Азии. Сценарий спектакля «Туран понад усе» предписывает Турции стать затычкой в каждой ближневосточной бочке и напоминать оттуда зрителям, что так, якобы, было всегда. Многие от этого устали. При этом, если одновременная поддержка, оказываемая Анкарой «Исламскому государству» (террористической организации, запрещенной в РФ), «умеренно-исламистским» группировкам вроде «Ахрар Аш-Шам» или «Джабхат Ан-Нусры» (террористические организации, запрещенные в РФ), а также иракским курдам в лице правительства Барзани, уже стала привычным поводом для озабоченности международного сообщества, то иные этнические и политические ниточки в регионе, за которые Анкара дергает все активнее, до сих пор остаются без внимания мировых столиц. Среди них — вовлеченность туркоманов Сирии и Ирака в программу турецкого влияния на Сирию и Ирак, всплывающая в СМИ, как правило, лишь в контексте уничтожения российского самолета.
Туркоманская платформа
После того как командир «туркоманских ополченцев» турецкий националист Альпаслан Челик, чьи боевики убили российского пилота Олега Пешкова, был помилован в Турции, отношения между Анкарой и Москвой еще раз обострились. Однако одна из первопричин этого обострения по-прежнему остается в тени. Этой первопричиной являются туркоманские политические движения.
Челик, имеющий прямое отношение к пантуранистским радикалам из «Бозкурт», появился в Сирии не просто так. Убийство русского летчика — лишь одно из звеньев длинной цепочки, включающей обстрелы турецкой артиллерией территории Сирии, наводненный исламистами приграничный город Килис, флаги Турции и «Джабхат Ан-Нусры», развевающиеся на одном флагштоке рядом с погранпереходом, турецкие танки в сирийском городке Хамам и т. д. Воспользовавшись войной на Ближнем Востоке, Анкара старается испробовать все доступные методы увеличения своего влияния на регион.
Еще несколько лет назад туркоманы Сирии, проживающие, как правило, в деревнях и занятые в сельском хозяйстве, не были политизированы и не представляли собой сколько-нибудь организованной общественной силы. В Латакии, Дамаске, Ракке, Хаме, Идлибе и Дараа у туркоман, в отличие от тех же курдов в Камышлы и Кобани, не было ни городских баз, ни налаженной системы координации. Все изменилось в 2011 году, с началом волнений в Сирии. С этого момента сирийские туркоманы начали выстраивать военизированные и политические ячейки при активной поддержке со стороны Анкары.
Организацией антиправительственных выступлений туркоманов в 2011 году занялись их соотечественники, некогда бежавшие в Турцию. «Движение сирийских туркоман» — первая политическая организация, возникшая в 2011 году, — организовала несколько масштабных уличных демонстраций с призывом свергнуть режим Башара Асада. Позже около 180 туркоман, проживавших в Турции, основали «Союз туркоман Сирии». В ноябре того же года туркоманские организации объединились в движение STK, повысив таким образом свой потенциал, да и политические ставки. В конце концов, после ряда организационных пертурбаций, единственным политическим течением сирийских туркоман стало т.н. Демократическое туркменское движение Сирии (SDTH), созданное в 2012 году.
Основным полем деятельности SDTH оказались Алеппо и Латакия. До прихода ИГ влияние туркоманских движений ощущалось даже в Ракке. В дополнение к двум упомянутым политическим группам, некоторые влиятельные туркоманы, проживавшие в Турции, сформировали ряд более мелких «туркоманских платформ». Большинство этих платформ, ныне преобразованных в милитаризованные структуры, работает под руководством МИД Турции.
Ставка Анкары на поддержку туркоман Сирии была связана, прежде всего, с сохранением логистического коридора, пролегшего между двумя кантонами курдского федеративного образования на севере страны, Кобани и Африном, отрезанным от остальных курдских территорий и более трех лет пребывавшим в фактической блокаде. Данный коридор давал туркам возможность беспрепятственной поддержки и снабжения оппозиционных групп, воюющих против правительства Асада, обеспечивал бесперебойный поток разведданных и позволял группам турецких добровольцев и спецназовцев выполнять необходимые боевые задачи.
Операция ВКС РФ, проходившая в провинциях Латакия и Халеб, с самого начала поставила под угрозу существование этого коридора. И здесь масштабная поддержка террористов выглядит скорее как вынужденная мера, принятая Анкарой из опасений потерять намеченные плацдармы. До этого, резонно опасаясь негативной реакции мирового сообщества на факт взаимодействия с террористическими группировками, Турция ограничивалась оказанием помощи туркоманским отрядам. До начала взаимодействия с радикальными исламистами основной стратегической целью Анкары было удержание ИГ на подходе к провинции Халеб и к самому Алеппо. В реализации этой затеи были использованы отряды сирийских туркоман, взявших под контроль районы Харцеле и Дальха.
Разменная пешка
Следует понимать, однако, что туркоманское этническое меньшинство, проживающее на Ближнем Востоке, с началом войны попало, как кур в ощип, в повестку политических амбиций всех участников противостояния. Больше, чем туркоманам, в массе своей исповедующим ислам, досталось только езидам и христианам-ассирийцам. При этом около 300 тысяч сирийских туркоман и порядка миллиона иракских туркоман не способны договориться не только с соседями, но и между собой, даже в пределах одного отдельного района проживания.
Политические претензии туркоман ослаблены разногласиями внутри самой этнической группы, парализующими ее политическую волю. Помимо темы границы между Сирией и Ираком, существует целый ряд разногласий по политическим и религиозным признакам. Достаточно сказать, что сирийские туркоманы, проживающие на севере страны, воюют по обе стороны фронта. Организуемые и снабжаемые турками группы, вроде отряда Челика, противостоят туркоманским батальонам, входящим в состав Демократических сил Сирии. Взгляды последних на пантюркизм, в целом, и турецких националистов, в частности, с трудом формулируются с помощью цензурной лексики.
В свою очередь, туркоманы Ирака примерно поровну представлены суннитами и шиитами, а также католическим меньшинством. Однако межконфессиональный диспут, развернувшийся среди туркоман на фоне войны с ИГ в Ираке, перевесил попытки формирования национальной общности. Даже наличие политической партии Иракский туркоманский фронт не смогло повлиять на ход событий. Прежде всего потому, что ИТФ, чей головной офис расположен в Анкаре, занят продвижением скорее турецких, нежели туркоманских интересов в Ираке, сугубо популистски сводя Анкару и Киркук в единое целое.
Собственно, все это и стало главной причиной, приведшей к стремительному захвату «Исламским государством» районов вроде Таль-Афар, населенных преимущественно туркоманами-суннитами. Шиитские туркоманы нашли убежище в районах, контролируемых курдскими батальонами Пешмерга, в то время как их соотечественники-сунниты предпочли массовую миграцию в контролируемый ИГ район Мосула.
Таль-Афар стал отличным примером главенства приоритетов конфессии над национальной принадлежностью туркоман. Это также относится к расколу, возникшему между центральным правительством в Багдаде и властями курдской автономии по «туркоманскому вопросу». В диспуте о принадлежности нефтеносного района Киркука туркоманы являются разменной пешкой — несмотря на то, что они составляют от четверти до трети населения этого города, считающегося негласной столицей данного этнического меньшинства.
Кирилл Оттер, http://riafan.ru