Родовые корни Комитаса и Арама Хачатуряна - нахиджеванские (Гохтна вайр). Нахиджеван лежит у северного подножия Арарата. Отец Арно Бабаджаняна - сурмалинский, пришел в Ереван из Сурмалу, который расположен на другой, южной стороне Арарата. То есть трое самых великих армянских композиторов XX века связаны родовыми корнями с горой Арарат. Ну и ну! И здесь не обошлось без Арарата.
ПРОЩАНИЕ С АРМЕНИЕЙ
Существует (апокриф ли, быль ли?) такой сюжет, связанный с Нжде. В середине Великой Отечественной войны, когда Гарегина Нжде должны были препроводить из Еревана во Владимирскую тюрьму (Владимирский централ), Нжде попросил, чтобы ему разрешили проститься с Арменией, с Ереваном. И случилось невероятное: двое сотрудников НКВД вместе с шофером два часа возили великого полководца по ночным затемненным улицам армянской столицы, и уже смертельно больной Гарегин Нжде прощался с родной землей.
ВОТ ТАК. Люди с сердцем могут встретиться и в НКВД. А ведь они не просто рисковали, а рисковали смертельно: откройся все это, их бы непременно расстреляли вместе с их начальником, давшим негласное разрешение на эту акцию. Но никто не раскололся, никто не настучал. Случай беспрецедентный! Все понимали, кто и с чем прощается. И армянами были неплохими. И это в кромешную сталинщину.
Всегда, во все времена все зависит от отдельных людей, от бессмертного порыва человеческого сердца. Хоть в системе НКВД, хоть в новейшие демократические времена все решает личность человека.
АВТОГРАФ
Иногда надписать книгу труднее, чем написать саму книгу. Это искусство не всем дается. Ованесу Туманяну это давалось, как, впрочем, и все остальное. Когда в 1915 году великому артисту Ованесу Абеляну исполнилось 50 лет, Туманян надписал ему на своем однотомнике с зеленой обложкой: "Ко дарикесин - Ованес э Ованесин". И рифма, и каламбур - все было великолепным.
"МОЖНО СКАЗАТЬ, И МОЯ ЖИЗНЬ ЗАКОНЧИЛАСЬ..."
Когда умер Рубен Симонов, Николай Гриценко, задумчиво, со слезами на глазах глядя из окна Театра имени Вахтангова на старый Арбат, произнес: "Можно сказать, и моя жизнь закончилась... Во всяком случае в театре". Причем это говорил гениальный артист, чью гениальность признавали все.
А НЕСКОЛЬКИМИ ГОДАМИ ранее на одном из заседаний в Министерстве культуры, на котором несправедливо прорабатывали Рубена Николаевича, Гриценко вдруг встал и предложил поставить Рубену Симонову памятник в Москве. Говоруны обомлели и в миг стихли.
Правдивый, преданный, чистый - таким был Николай Гриценко, гордость Театра имени Вахтангова, на склоне дней успевший еще и блистательно сыграть в кино роль Алексея Каренина.
ПРОЗОРЛИВЫЙ МЕЦЕНАТ
В конце XIX века и в самом начале XX века было много богатых армян, но только один из них купил тогда еще никому не известному Комитасу рояль и оплатил его обучение в Берлинской консерватории.
ЕСЛИ БЫ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ МАНТАШЕВ НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ДРУГОГО, то и этого одного поступка было бы достаточно, чтобы его имя навсегда вошло в историю и покрылось славой. Но он сделал еще много чего доброго. И дело здесь даже не в поступке, а в прозорливости. Таких прозорливых меценатов единицы.
АРМЕНИИ ДАРОВАЛИ ЖЕМЧУЖИНУ
Приподнимет одно веко (так и хочется сказать - крыло) - и вспыхнет огонь зрачка, и мысль взлетит. Вялый вначале, как вулкан с неразбуженной магмой, он через несколько мгновений уже клокочет, рождая миры. Жизнь обновляется, неудержимо стремится вперед, затем вновь замирает, впадает в спячку вынашивания.
КАВКАЗУ НЕСЛЫХАННО ПОВЕЗЛО с этим одним из величайших умов XX столетия, посланным для обозрения его, Кавказа, древней жизни. Две ценности встретились: одна из древнейших цивилизаций и великий исследователь. Армении в одну из ее суровых годин даровали жемчужину. Николай Яковлевич Марр так же легко и свободно вписывается в мир Армянского нагорья, как Толедо и Испания пропитывают и обволакивают таинственный дух Эль Греко.
Яфетическая теория Марра. Армяне - яфетиды. Казалось бы, всего лишь языкознание. Но вещи можно взять и крупнее, масштабнее, посмотреть на древность и с этической стороны. Кто такой Иафет? Один из сыновей Ноя. Но это именно он прикрыл наготу опьяневшего отца. И стоял и смотрел на эту наготу и не прикрыл ее Хам, другой сын Ноя. С тех пор ничто в мире не изменилось. Мифы всегда говорят о вечном...
ПРЕРВАННАЯ МОЛИТВА
Незадолго до смерти же, в преклонном возрасте, Рубен Мамулян посетил город, в котором родился и вырос, - Тбилиси. Старый Тифлис часто снился ему в Америке. Голливуд Голливудом, а ветхий резной балкон в тифлисском дворике, где прошло его детство, - это, знаете ли...
И ВОТ МАМУЛЯН ПРИЛЕТЕЛ В ЕРЕВАН, откуда на машине поехал в Тбилиси. На следующий день почти на рассвете (старым людям и так плохо спится, а тут еще при мысли о таком свидании...) он улизнул от сопровождающих и один, чтобы не спугнуть священную минуту, пошел в сторону улицы и дома, где играл когда-то ребенком. Вот и резной балкон в тифлисском дворике. И в ранний утренний час, когда город еще только-только просыпался к своим шумным делам, старый господин в безукоризненно сшитом заморском костюме и в такой же шляпе стоял и молился, глядя на эти сбитые многими поколениями ступени, на облупившуюся штукатурку заветных стен - и кажется, жизнь готов был отдать за то, чтобы опять хоть на миг оказаться здесь ребенком. Так он и стоял в молитвенном благоговении.
Дворик меж тем просыпался. На ближнюю к Мамуляну часть балкона вышел пожилой человек в полосатой пижаме, позевывая и потягиваясь. И вдруг воскликнул, не успев завершить зевок:
- ВА, РУБИК-ДЖАН!
Мамулян вышел из мечтательной задумчивости, из обволакивающего его молитвенного состояния. Старый друг детства! Один уехал из Тифлиса, пересек океан, стал мировой знаменитостью, другой так и остался в родном дворе и теперь оканчивал свои дни в родных обшарпанных стенах. Но чтобы так безошибочно через полстолетия узнать в старике мальчика! На это способна только навечно застрявшая свежесть детской памяти. И Рубен Мамулян, скорее всего, был даже рад, что так прервали его молитву.
Где еще, в какой части света ему могли сказать "Рубик-джан!" Так звала его только мать, незабвенная артистка старого Тифлиса, сделавшая и сына артистом - и каким артистом! Мать да еще друзья детства, один из которых в полосатой пижаме бросился теперь на шею старому господину в идеально сшитом костюме с взволнованным возгласом "Ва, Рубик-джан!" Что ему были все Мамуляны и все знаменитости на свете. Перед ним был не Мамулян и даже не Рубен, а его детский друг Рубик, живший вон за той массивной дверью, кстати, сохранившейся.
Изумительная сценка. Прекрасно прерванная молитва. Старый, теперь уже уходящий Тбилиси. В котором подобные армянские сценки, увы, могут уже и не повториться...
Нелли СААКЯН, "Голос Армении"