Максимов Максим, старший сержант, 25 лет, три года в ОМОНе, родился в городе Киров. Пилипков Максим, старший сержант, 26 лет, 4 года в ОМОНе, родился в городе Москва. Чернышёв Александр, сержант, 24 года, 3 года в ОМОНе, родился в городе Тверь. Вдовенко Александр, милиционер-боец, 25 лет, 3 года в ОМОНе, родился в Воронежской области.
«Мы приехали в наряд на Манежную площадь. Выезд у нас был в 7.30 — то есть около девяти утра, может быть, в половину девятого мы были на месте. В девять утра нас назначили в резерв патруля, отвечающего за купол на Манежной. Мы вчетвером должны были патрулировать прилегающую территорию. Так нас назначили: ходить по периметру вокруг купола, смотреть, чтобы никто не нарушал порядок. Да, была информация, что может быть какой-то митинг, и что туда придут болельщики «Спартака» почтить память погибшего, Егора Свиридова.
Мы сами не болельщики, но к фанатам нормально относимся, и от фанатов ничего особенного не ждали.
До часу мы находились в резерве — сидели в служебном автобусе, ждали распоряжения.
В час дня вышли в патруль.
Когда мы вышли, Манежная площадь вообще пустая была, ни одного человека. Потом начали скапливаться люди с шарфами, с флагами, с тематикой клубной. В три часа уже собралась большая толпа, и стали жечь файеры, кричать. Нам не было страшно — ну, пришли люди, вели себя сначала нормально. Потом, когда их становилось всё больше и больше… Мы не думали, что их будет такое количество, и что они будут настолько агрессивными. Не могли предположить, что за этим последует.
Они стали выходить из метро группами по двадцать, тридцать человек. Незаметные группы, а из них собралась — толпа.
Ближе к четырём часам дня мы увидели, что вся толпа побежала к парапету площади: все что-то высматривали, показывали пальцами. Мы побежали туда и увидели драку.
Как именно она началась, мы не видели. Не понимали, где именно бьют, видели месиво, потасовку. Было ясно, что избивают, но непонятно — кого. Мы доложили по станции, и сами решили вмешаться.
Если по-простому сказать, там могли забить насмерть. Сквозь толпу мы увидели, что лежит человек, и он уже никакого сопротивления не оказывает. То есть, если остальные ещё пытались укрыться от ударов, то один из них уже не двигался и не сопротивлялся. Это был армянский мальчик — кажется, Гагик. Эти ребята, они вышли из кафе какого-то, и попали под замес.
Мы все по национальности русские (кроме Максима Максимова, ни разу не видевшего своего отца), но какая разница? Знаете, из всех этих националистов, которые на площади были, далеко не все были русскими. Получилось же так, что они избивали не только кавказцев: двое из этих мальчиков были русскими. Главное, что они были — детьми. У них физически тело — не построено. А толпа накинулась на них.
На наших глазах избивали шестерых мальчиков, и один — лежал. Мы побежали по лестнице вниз: толпа стояла с левой стороны, а мы подбежали с правой. И те, кто избивал детей, сначала побежали прочь — наверное, решили, что за нами — большой наряд ОМОНа. Часть толпы спряталась в «Охотном ряду», а часть — у памятника Жукову.
У мальчиков лица были в крови. Один лежал без сознания. Мы взяли его под руки, увидели карету «Скорой помощи», стоящую возле Манежа, и решили тащить его туда — посадить в машину, и отправить в больницу.
Мы не стреляли на поражение: у нас не было спецсредств. Мы же вышли просто в патруль, мы не ожидали, что такая ситуация получится. А ходить в патруле со щитом, в шлеме, с палкой и «джетой», это значит — провоцировать народ.
И если бы даже у нас и было оружие, мы бы вряд ли его использовали — там же много было народа, невинные могли пострадать.
Остальные патрули были дислоцированы возле Александровского сада, а кто-то — рядом с метро «Площадь Революции». Мы четверо были ближе всех.
Того парнишку, который лежал без сознания, мы взяли под руки. Вместе с его друзьями мы побежали к «Скорой помощи». Добежали до машины. А она — закрыта. Может, в другом месте занимались оказанием помощи. Все машины, в основном, стояли возле памятника Жукову. А у Манежа — одна. И толпа — за нами. Бежать дальше некуда: сзади напирает толпа, в нас летят бутылки и мусор. То есть, всё, что было у них под руками и под ногами.
Мы не успели испугаться — страшно было потом, когда они обезумели: лезли на нас, кричали: «Кого вы защищаете? Отдайте их нам!». А как отдать?! Они же тоже люди. Тем более — дети, подростки. Отдать их — растерзают сразу.
Мы поставили ребят к машине, к основной двери. Сами встали немного впереди, чтобы их оградить, чтобы их не вырвали, и не забили уже до конца, до смерти. Но нас давила толпа, их было всё больше и больше, удары сыпались с разных сторон, и вчетвером было сложно справиться. Мы сказали ребятам — «Залезайте под машину». На тот момент уже и тот, кто был без сознания, пришёл в себя, и они все были на ногах. И так мы стояли, пока не подошла подмога. Мы не следили за временем.
Мальчики были испуганными. Цеплялись за нас. Прятались. Просили: «Не отдавайте нас им, не уходите». Плакать — не плакали, но мы первый раз в жизни таких испуганных людей видели.
А им пытались наносить удары, поверх нас. Народ шёл, толкал: нас сначала окружили десять человек, а потом, кажется, их несколько десятков было. И все лезли, толкались.
В этой толпе фанатов было не так уж много — больше было националистов, которые зажигали толпу, всякими способами провоцировали стычки. Были провокаторы, это точно: если человек надел шарф с символикой, и шапку специальную, то это не значит, что он — болельщик. Может, он и на футболе никогда не был. Ни разу. Опять же, были люди в масках — и кто они, вообще непонятно.
Конечно, первоначальная причина — убийство человека. Люди решили в знак протеста выйти, их можно понять — убийца Егора Свиридова должен понести серьёзное наказание, он не должен сбежать благодаря своим связям. Мы соболезнуем их потере. Но люди на площади были разные, и самосуд — не выход. А уж дети тут совсем ни при чём.
Когда подошло подкрепление, «Скорая помощь» по-прежнему была закрыта. Врачей не было — несли службу в другом месте, а машину, видимо оставили. Командир отряда забрал избитых мальчиков в автобус ОМОНа, и мы дальше несли службу «в цепочке», оттесняли толпу.
Они уже начали буйствовать, разбирать ёлку: сначала сорвали гирлянды, потом стали разбирать арматуру. Валить её на нас. Кидались файерами — у одного нашего товарища ожог на лице, а из нас пострадал Максим Пилипков, у него ушиб руки.
Нас приезжали благодарить родители мальчиков — они говорят, что им уже лучше, сыновья идут на поправку, но всё равно такое не сразу забудешь — когда избили ни за что, за внешний вид, бесчестно набросились толпой.
И родители, конечно, тоже испуганы: они нам говорили, что боятся детей из дома выпускать, у них же в каждой семье не по одному ребёнку, а по несколько, а на улицах сейчас неспокойно. Народ же агрессивный стал — там стычки, здесь. А вот поставьте себя на место этих мальчишек, и всё поймёте.
Эта толпа, на площади, была поначалу обычной толпой молодёжи. Потом, когда люди в масках стали кричать лозунги, стрелять из ракетниц, пошла сильная агрессия.
И когда мы стояли вчетвером возле «Скорой помощи», и говорили людям из толпы: «Что вы творите-то?», они как будто бы нас не слышали.
Честно говоря, у нас не было желания их ударить: те, которые спереди на нас напирали, болельщики, или не болельщики, в общем, парни совсем молодые, несовершеннолетние. Подростки, это визуально видно было, в алкогольном опьянении. Ударить тех, кто постарше? Спровоцировать ещё больше? Нам нужно было избитых защитить, и самим как-то устоять. А решение об общей тактике поведения, о применении спецсредств и привлечении дополнительной силы принимает начальство. От нас много не зависит: когда мы стоим в цепочке, за нас всё решает руководство.
Мы тоже хотим ходить по улицам, и ничего не бояться: вот мы надели гражданку, поехали домой, и нас так же могут, легко и просто, в том же самом метро».
"Большой город"