Решение ереванского городского суда об аресте второго президента Армении Роберта Кочаряна без всякого преувеличения стало самым резонансным событием после "бархатной революции". Сразу оговорюсь: не будучи юристом, не хотел бы разбирать юридические аспекты этого дела. Впрочем, если речь идет об аресте и привлечении к уголовной ответственности политического деятеля (и не просто политика, а главы государства, хоть бывшего), любой казус автоматически перестает быть чисто юридическим, как бы строго ни соблюдались все необходимые нормы и процедуры.
Президенты и прецеденты
В истории постсоветского пространства еще не было ситуаций, когда президенты, пускай и с приставкой экс, подвергались бы аресту.
Они либо покидали свои посты и минимизировали свое участие в публичной политике (Леонид Кравчук, Леонид Кучма, Эдуард Шеварднадзе), либо становились политическими эмигрантами под угрозой уголовной ответственности (Виктор Янукович, Курманбек Бакиев, Михаил Саакашвили). При этом не где-нибудь, а именно в Армении был создан прецедент, когда бывший глава государства (Левон Тер-Петросян) пытался путем выборов вернуться во власть, но потерпел неудачу.
И именно с этим прецедентом связана новая традиция, рождающаяся на наших глазах, когда президент, не исключено, предстанет перед судом в "очном формате".
Десять лет назад во время президентских выборов Левон Тер-Петросян занял второе место, уступив первую позицию преемнику Роберта Кочаряна — Сержу Саргсяну, однако итогов голосования не признал. Как следствие, массовые акции протеста, пиком которых стали трагические события 1 марта. Тогда в столкновениях между участниками митингов и силовиками погибли 10 человек, а более 200 получили ранения различной степени тяжести. В сегодняшней "постреволюционной Армении" за это обвиняют Кочаряна, завершившего свой второй президентский срок введением режима ЧП и форс-мажорной передачей власти Сержу Саргсяну.
Возникает неизбежный вопрос: почему главной "мишенью" стал именно второй, а не третий президент Армении, который в апреле-мае нынешнего года рассматривался участниками протестных акций и их лидерами, вскоре оказавшимися у государственного руля, как олицетворение "старого режима" со всеми его недостатками в виде непотизма, коррупции и управленческой неэффективности?
Заметим, Кочарян не занимал официальных должностей уже десять лет. Однако именно он привлек к себе особое внимание.
Думаю, ответов на поставленный вопрос несколько.
Во-первых, нельзя недооценить психологического воздействия событий десятилетней давности на все армянское общество. В силу своей малочисленности оно предельно остро реагирует на человеческие потери. В 2008 году эти потери армяне понесли не в столкновениях с внешним противником, а в ходе внутреннего, пусть и кратковременного, конфликта. "Предчувствие гражданской войны" стало неким символом прошедшего десятилетия.
Во-вторых, по справедливому замечанию профессора Александра Искандаряна, "дело 1 марта" не было до сих пор качественно расследовано, "за те события реально никто не понес наказания. Не было сказано, кто виноват, а это триггер, который людей сильно раздражает. Естественно, после смены власти появляется социальный запрос, на который нужно отвечать".
Многие армянские публицисты и блогеры справедливо замечают, что принцип силы для решения внутриполитических кризисов — не изобретение Кочаряна. И действительно, в 1996 году власти (еще один парадокс Армении: тогда Левон Тер-Петросян защищал свой президентский пост от тех, кто не соглашался с итогами выборов) использовали против участников протестов не только правоохранительные структуры, но и армию. Следовательно, второй глава Армянского государства лишь повторял опыт предшественника.
Это так, но есть важные нюансы, на которые недавно обратил внимание политический аналитик Давид Петросян. Он подчеркнул, что Конституция 1995 года, в отличие от Основного закона 2005 года (который действовал во время президентства Кочаряна), не запрещала применение армейских частей при режиме ЧП. Более того, участники митингов 1996 года были разогнаны с помощью нелетальных средств, а сам этот режим вводили на три, а не на 20 дней. Таким образом, события 1 марта 2008 года воспринимаются большинством в Армении как событие уникальное. Отсюда и повышенный интерес к нему и к основным его фигурантам.
В-третьих, хорошо это или плохо, но роль Кочаряна в армянской политике на протяжении всех лет после его отставки серьезно переоценивалась. Серж Саргсян так до конца и не смог преодолеть комплекс "наследника", хотя уже к концу своей первой легислатуры он значительно скорректировал курс своего предшественника в сторону смягчения. И многие лидеры протестов 2008 года, в том числе и Никол Пашинян, смогли легально войти в публичную политику. Нынешний премьер, который был после мартовских событий объявлен в розыск, а в январе 2010 года осужден на 7 лет, попал под амнистию к двадцатилетию армянской независимости. И уже через год стал депутатом парламента, в котором он имел все возможности открыто отстаивать свою позицию.
Наконец, что бы мы ни говорили об отсутствии политической мотивации в "деле Кочаряна", но факт, что карьерный взлет Пашиняна был во многом предопределен событиями 2008 года. За год до того ведомый им блок "Импичмент" потерпел сокрушительное фиаско на парламентских выборах, получив лишь 1,29% голосов. И его попытки оспорить итоги кампании были безуспешны, они не вызвали широкого общественного подъема. Совсем иное дело — история 1 марта. Отсюда и высокая личная заинтересованность в том, чтобы расставить все точки. Заметим попутно, что даже главная тема, педалируемая новым правительством — борьба с коррупцией, отошла на второй план перед расследованием применения армии против участников митингов.
Внутренние и внешние риски
Однако, решившись на такой шаг, как восстановление справедливости и поиск виновных в прошлой трагедии, армянские власти вряд ли отдают себе отчет в том, насколько все это рискованно. Прежде всего, потому, что неизбежно усиливает внутриполитическую конфронтацию.
Преодоление трагедии и лечение старых травм происходит не в формате солидарной социальной ответственности и принципа "никогда больше", а путем наказания символических персон. Как следствие, вопрос, почему одни (Роберт Кочарян, а также тогдашние министр обороны Микаэл Арутюнян и командующий ереванским гарнизоном Юрий Хачатуров) становятся мишенями для судебных инстанций, но нет реального разбирательства по поводу ответственности участников акций? Среди которых, заметим, присутствовали сторонники радикальных действий, а отнюдь не сплошь поклонники идей Махатмы Ганди.
Еще не дошло дело до суда, но уже сегодня армянские пользователи социальных сетей начали жесткие дебаты друг с другом. Встает вопрос об уголовной ответственности всех трех президентов, возникает тема их личной роли в защите Нагорного Карабаха. В результате все трое предстают едва ли не как предатели армянских национальных интересов, готовые к "сдаче районов", а то и всего карабахского дела. Как следствие, полная дискредитация уже не отдельно взятого Кочаряна, а всех институтов власти. Выходит, целились в него, а попали в политическую элиту в целом. Но где взять в сжатые сроки других лидеров, особенно тогда, когда новое (временное) правительство, по сути, еще не приступило ни к одному содержательному вопросу в экономике, социальной сфере, внешней политике? Да и карабахский переговорный процесс, очевидно, простаивает, тогда как компромиссы по-прежнему не видны.
А "дело Хачатурова" вообще требует отдельного рассмотрения. Прежде всего, потому что в сегодняшних реалиях он не просто гражданин Армении и генерал ее вооруженных сил, но и лицо интеграционного объединения — генсек ОДКБ. Недостаточное внимание к процедурным вопросам в этой связи только укрепляет позиции тех в Организации, кто скептически смотрит на наращивание военно-политической и экономической (многие члены ОДКБ также входят и в ЕАЭС) кооперации с Ереваном. Конечно, это настораживает и тех в Москве, кто видит в последних событиях в дружественной республике "руку Запада" и стремление к корректировке ее внешнеполитического курса.
В этой ситуации легко поддаться информационным стереотипам (раздуваемым, между прочим, не только теми, кто по природе склонен к алармистским настроениям, но и противниками армяно-российского союзничества) и увидеть во внутренних процессах в Армении борьбу "западников" и "евразийцев". В этой связи хотелось бы напомнить, что термин "комплементаризм" получил свою "прописку" в армянском дискурсе именно во времена Кочаряна, тогда как его оппонент Тер-Петросян в свое время заключил с Россией "Большой договор" (в прошлом году мы отмечали его 20-летний юбилей). Никаких заявлений о пересмотре основ армянской внешней политике пока не прозвучало и из уст Никола Пашиняна.
Не следует видеть во внутренних конфликтах и противоречиях исключительно геополитический формат. Другой вопрос — снятие, где это возможно, напряженности по тем вопросам, которые затрагивают двусторонний интерес. У Москвы есть такой опыт, и за ним не надо далеко ходить, достаточно обратиться к событиям апреля-мая. Однако все это не снимает ответственности с армянских лидеров. Самое время доказать, что смена власти для них — не то же самое, что сведение счетов.
Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ — для Sputnik Армения