К 90-летию Ваагна ДАВТЯНА
"...О есть часы, когда, грустя, я веки в забытьи закрою, - голубоглазое дитя, младенчество, придет за мною."
Если все мы родом из детства, как сказал Сент-Экзюпери, то поэты эту родовую пожизненную связь чувствуют особенно чутко. И возвращается взрослый, а затем и старый человек в места, где был счастлив в свою золотую пору, и целует камни родного дома, родного очага, родного села или города... И молится, молится местам первого, самого благословенного обитания.
Однако возвратиться в родные места могут не все. Это не дано, например, миллионам армян, детство которых прошло в Западной Армении. Не мог посетить родные места и Ваагн Давтян, создавший бессмертный цикл о своем детстве на берегах древнего Евфрата. Вернуться он мог только в грезах, только в мечтах. Увы! И тогда он силой великой памяти воскресил все то, что жило в его сердце десятилетиями. И как воскресил! "Живее всех живых" - можно сказать об этом воскрешении.
Заря моя, святое детство шло
на солнечных скалистых берегах.
Я на Евфрата пенное крыло
садился и орехи рвал в горах.
...А на рассвете, в самом сладком сне,
я слышал тихий звук веретена.
Лазурный дух господний снился мне,
огромный, как небесная страна.
Но все ушло - лишь пепел, тлен и прах,
ничто уж этот мир не воскресит.
В далеких, недоступных мне горах,
пустой очаг в пустом селе стоит...
Стихи взмывают на вершину высокой трагедии. Спазм схватывал мое горло, когда я переводила их. Еще в советские годы я специально поехала в дилижанский санаторий "Горная Армения" (в декабре, в полное затишье), чтобы отдохнуть и предаться переводам. Я не знала, что вместе с поэтом пройду эту его крестную страдальческую дорогу. Так что вместо отдыха я помню слезы. Страшная, горячая, нечеловеческая кантилена высокой трагедии! Жанр самый горестный, но и самый святой на земле.
Я каждой ночью вновь иду туда
и там стою у памяти живой.
Мне не нужны лампада иль звезда -
я свет души туда несу с собой...
Дилижан лежал в снегах, его безмолвие пело. Но я была на Евфрате. Я была вместе с поэтом в его снах, в том колодце памяти, которая не отпускала его, а теперь и меня. Из музыкальной дали памяти поэта вставала живая и страшная история армян.
Кто ныне там, под крышей той живет?
Привычно дверь родную отворяет?
Тот дом далек теперь, как звезд полет,
сон забытья, где синь огней играет...
Меня поражали цепкие детали этой памяти поэта, оживающие под его слезным пером народные тысячелетние поверья и легенды, красота ландшафтов и пейзажей Малой Азии, той благословенной ее восточной части, где у истоков Тигра и Евфрата испокон веку жило древнейшее крыло армянства. Так запомнить детали младенчества! Но память поэта, а тем более в преддверии катастроф - особая память.
Там богоматерь по лучу
идет, творя обет,
и с нею входят в мир любовь
и милосердья свет.
О мастерство поэта, находящее золотые слова для этих золотых долин! "Дыша здоровьем голубым, как глубь гранита" - это мог сказать только горный поэт, только житель каменного нагорья. Да, "гармония земли и вод, богов и сини - вот чем он был, творимый день, в родной долине". Теперь уже далекий день в вынужденно оставленных кровных долинах армян. И как хорошо он скажет в другом стихотворении - "дом, с первообщинным духом крепких стен".
Но вот и вновь знакомая пронзительная нота, и вновь щемит сердце. Но вот что значит прекрасный поэт! - ни одно стихотворение не повторяет другое, хотя весь цикл как бы вариация на одну и ту же тему. Видимо, так же точно не повторяют друг друга и слезы зрелого человека. Страдание каждый раз окрашивается в новый цвет. Чего-чего, а монотонности нет и в помине в этом, повторяю, бессмертном цикле. Впрочем, слеза и страдание всегда снимают любую монотонность.
Там шел под солнцем мирный быт селян
со звоном храмов, обращенных ввысь,
там тополя над кровлями армян,
как древки, с гибкой статью поднялись.
...Утрачена, как счастье, как мечты.
Где отыскать родную землю мне?
В колодец, как луна, упала ты
и там разбилась в черной глубине.
О том же стихотворение "В ущелье Акна".
В ущелье Акна, где пропастей гранит,
где по-армянски мой Евфрат еще звенит.
Все припадают и припадают армянская поэзия и проза к теме Геноцида и исхода армян с исторических земель Западной Армении в 1915-1923 годах XX столетия - и все нет конца этой горестной теме. Многие считают, что главные шедевры еще впереди, что, дескать, дистанция еще не слишком велика, чтобы масштаб открылся во всей своей впечатляемости. Что ж, возможно, так оно и есть. Но и то, что уже создано, есть подступы к этой величайшей боли народа. И, мне кажется, цикл, который я условно назвала "Детство на Евфрате" (у самого Ваагна Давтяна нет такого названия, у него это стихи в книге "Неопалимая купина" со знаменательным эпиграфом из Григора Нарекаци: "Не дай мне испытать родовые муки и не родить, ненастной туче не пролиться дождем, идти и не дойти"), - очень весомый вклад в разработку этой близкой каждому армянину теме, особенно в отображении темы исхода. Темы, к слову сказать, страшно звучащей и в наши дни.
В один из тех памятных для меня дилижанских зимних дней приступила я к переводу одного из самых щемящих стихов замечательного поэта, которое называется "И снова собака". "Звериная тема" всегда волновала меня в мировой литературе по-особому. И "Холстомер", и "Каштанка", и "Хорошее отношение к лошадям", и "собачья" тема у Есенина, и "лошадиная, верблюжья, волчья" тема у Чингиза Айтматова - все это пронзало меня порой даже больше, чем страдальчество человеческое. Но стихотворение Давтяна о собаке - здесь были такие тоска и безысходность, что старое переводческое искусство показалось мне грубым и топорным. Стихотворение говорило о запредельном, о чрезвычайном - о воспоминаниях старого человека, который так и остался на всю жизнь ребенком. И опять были терзания снов, но уже не земля обетованная вставала среди этих колдовских близких видений, а старый, давно погибший друг - собака. "Над вымыслом слезами обольюсь"? Это не было вымыслом, и это не было только литературой. Страшный оскал жизни стоял за этой дивной песней поэта. Он сложил зверю оду, которую преданный зверь, безусловно, более чем заслужил.
Что это, господи? Сон? Явь ли, виденья ль огни?
Снова она у дверей, как в позабытые дни.
Снежная буря метет, стонет покинутый дом,
стойко собака лежит под ураганом и льдом.
Детства далекого друг, с чернью и грустью в глазах,
Дни те окутал туман, тлен на дорогах и прах...
Все уж быльем поросло, все сожжено, и дотла -
старый порог наш стеречь снова собака пришла...
Пора было ехать домой. Я провела тогда в Дилижане тринадцать дней. И перевела тринадцать стихотворений. Цикл кончился. Отдыха, конечно, не получилось: уж очень много нервной энергии ушло. Но радость припадания к кристальному роднику поэзии состоялась. Я ехала в Ереван опустошенная, но счастливая.
Нелли СААКЯН, "Голос Армении"