В картинной галерее я пробыл долго — целых три часа. За это время я не только посмотрел картины художников, но и досконально ознакомился с их биографиями.
Признался самому себе, что живопись зарубежных армянских художников совершенно меня очаровала: это оказался беспредельный и щедрый мир, способный дать человеку крылья и вознести его на небо…
В пятый раз подряд оказавшись перед картиной «Бабушка и внучка», я понял, наконец, что именно она столько времени удерживала меня здесь. Меня действительно впечатлило это чудо: художнику одними штрихами удалось показать, как на смену бабушке идет ее маленькая копия. Не иллюзию прошедшей молодости, а само воплощение жизни изобразил он в облике внучки, а на самом деле это один и тот же человек — просто в разные годы.
Ощущения мои были порождены чисто культурным восприятием живописи, однако во мне возникло некое подспудное чувство, что одна из этих женщин имеет какое-то отношение ко мне.
Лицо внучки мнилось образом, оставившим в складках моей души лоскутки воспоминаний о себе. А вот кто она, при каких обстоятельствах, каким образом — не мог вспомнить; не было даже кончика ниточки, за которую можно было бы ухватиться. Я не мог даже понять, старшая или младшая так привлекает мое внимание. Так и покинул я Европу, не найдя никаких объяснений своим чувствам. Так или иначе, в этой картинной галерее я пережил немало приятных моментов (а ведь это тоже немалое богатство!), чтобы уехать с переполненным сердцем и взволнованной душой. Это и в самом деле было смятение, но не то, от которого желаешь избавиться хотя бы мгновением раньше, а наоборот — то, которое хочется накрепко запереть в себе, чтобы не истаяло, не испарилось вдруг, не сгинуло в закоулках памяти.
Утром я из Италии вылетел в Америку. Командировка затянула меня в подлинный водоворот научно-технических обсуждений. Я представлял страну, в начале прошлого века великодушно давшую пристанище моему народу, поэтому просто обязан был приложить все усилия, чтобы не уронить ее честь. Я и возглавляемая мной группа должны были доказать, что научные достижения эпохи не являются исключительной заслугой лишь одной-двух стран — свой вклад в это дело внесли все. И это нам удалось: лучшей из представленных разработок была признана наша, так что «прописка» в самых знаменитых клиниках мира ей была обеспечена. Победа эта оказалась неожиданной, а следовательно, и более значимой.
Руководство страны немедленно отреагировало на это событие: сам президент лично позвонил и поздравил меня, а кроме того, сообщил об утверждении проекта клиники, которая была сокровенной мечтой всей моей жизни. Ну вот, и наступил этот день, когда армянская община получит, наконец, возможность хоть в какой-то степени отплатить за высшее человеколюбие, проявленное к нашему народу.
Последовавший за научной конференцией торжественный банкет не перерос в попойку с последующим похмельем, однако наутро я встал с немного туманной головой. Не дожидаясь, пока меня позовут коллеги, решил выпить в гостиничном баре кофе по-восточному — может быть, малость приду в себя.
Горечь первого глотка заставила меня поднять голову и оглядеть зал. Сейчас я уверен, что именно терпкий кофе стал причиной того, что я увидел сидящий за угловым столиком… парный портрет. То, что это бабушка и внучка, сомнений не было. Они нисколько не были похожи на героинь той очаровавшей меня картины — совершенно другие лица, другие глаза, в которых проглядывала суровость. Или, может, горе и боль?..
Пары секунд оказалось достаточно, чтобы понять: в этом гигантском американском мегаполисе они впервые. Может быть, им пригодится человек более или менее опытный, подумал я и подошел к ним. Не было никакой нужды задавать друг другу традиционный вопрос, чтобы понять, что мы армяне. Я представился, бабушка пригласила меня сесть, начала задавать вопросы: кто я, что здесь делаю, кто мои родные?
Отвечал я машинально, ибо лицо девушки сводило меня с ума. Эти глаза, точеный носик, чистый лоб, нежные губы… Я их наверняка где-то видел! Причем видел не мельком — на улице или на какой-либо вечеринке, а при совершенно определенных обстоятельствах. По какому-то странному наитию я начал искать те же черты в лице бабушки. О боже, если б я был художником, то моя картина ничем не уступила бы увиденному в Италии шедевру!..
Бабушка смотрела на меня с мудрой понимающей улыбкой, хотя, уверен, даже не подумала о том, что мужчина в столь зрелом возрасте влюбился в ее красавицу-внучку. Она подняла на меня ищущий взгляд.
— Как спаслись в 1915-м ваш отец или дед? — спросила она и напряженно застыла.
Я даже опешил от неожиданности. Стиснул голову руками. И словно не в моей голове, а где-то в темной дали забрезжил лучик света. Но я все равно не мог достичь истока: мне все время казалось, что это преследует меня картина армянского художника из Италии. Я боялся ошибиться, и произносить случайные слова не хотел.
— Вы напоминаете мне кого-то из знакомых,— пришла мне на помощь бабушка, и ее бесчисленные морщинки сложились в добрую улыбку.
Такая же очаровательная улыбка появилась на лице девушки. Как жаль, что я не художник!..
Я начал рассказывать о своих родителях и сестрах.
— Вы говорите — Антарам? — прервала она меня.— Вашу мать зовут Антарам?
— Звали… К сожалению, она скончалась еще десять лет назад.
— Где прятались ваши родные?
Я стал пересказывать нашу трагическую семейную одиссею. Бабушка слушала очень внимательно, внучка тоже была поглощена рассказом, хотя больше следила за тем, как бы чего не случилось с бабушкой: видимо, здоровье ее было предметом их общих семейных тревог.
Когда я дошел до того места, когда по требованию деда облачился в одежду турецкого мальчика и спрятался в доме знакомого турка, у бабушки округлились глаза:
— Значит, ты Карапет, сын Антарам?
— А вы… вы…
Я перевел взгляд на лицо девушки. Эта несказанная красота, это совершенство, безупречная гармония черт… Нет только отблеска безумия в глазах… Слова были бессильны передать то, что я почувствовал, я смолк, не в силах справиться со смятением…
— Мариам моя внучка,— прошептала бабушка.— А я Ноэм. Помнишь, когда я приходила поговорить с твоей матерью, ты прятался за занавеской? Только я уверена, что ты слышал каждый наш шепоток.
И вправду Ноэм… И как мне ее сейчас называть: бабушка или, как тогда,— невестка Ноэм?
…Мы прятались уже третий день. Дедов знакомый турок оказался человеком с совестью. Он так переодел нас, так ловко прятал, что никто даже не усомнился в том, что у него гостят родственники жены брата, а не армяне — вся семья богатого торговца и национального деятеля Саркиса Овакимяна.
Кроме меня, все остальные — мать, отец, дед, мои старшие сестры — прекрасно владели турецким и ничем не выдавали себя, а чтобы наша маскировка стала еще более совершенной, старшая из моих сестер начала учить меня турецкому. Как раз на второй день наших занятий стало известно, что сын живущего по соседству турка-богача Джамала похитил армянку. Турок действительно был очень богат, а сын был единственным его наследником, и все жалели только, что он никак не женится. Отец только и думал, как бы остепенить сына, ведь не мальчик уже, но тому никто не нравился. Имени его я не помню, но могучий облик и звероватые глаза накрепко запечатлелись в моей памяти.
Весть о похищении армянки мгновенно облетела весь квартал. Пришедший домой отец сказал матери: редкостная красавица, жалко девушку. Больше мы ничего не узнали. Потому что из дома турка несколько дней никто не выходил.
Однако недели две или три спустя девушка-армянка появилась во дворе — высокая, в армянским платье, со свободно рассыпавшимися по плечам волосами. Ни платка на голове, ни косыночки. Девушку сопровождали две пожилые турчанки, которым, наверное, строго наказали следить за каждым ее шагом. Поэтому они крепко держали ее с обеих сторон под руки и делали вид, будто беседуют с ней.
Я следил за ними в окно. Через некоторое время к окну подошли мои мать и сестры. На какие только ухищрения не пускалась моя мать, скрыть свою красоту ей не удавалось. Она вышла на открытый балкон, но отец укорил ее за неосторожность и заставил вернуться. Как ни удивительно, но девушка-армянка за этот краткий миг успела приметить ее. Я видел в окно, как она о чем-то коротко переговорила с турчанками, и вскоре они все трое оказались в доме, где мы прятались. Девушка дрожала так, словно попала с морозного двора в ледяную пещеру. По выражению глаз ее чувствовалось, что ходит, говорит даже дышит она словно бы независимо от себя, будто душа ее не здесь, а блуждает в неведомых далях. Большие черные глаза пугливо метались, веки лихорадочно дрожали.
Я плохо представляю, каким образом, с помощью каких слов состоялось знакомство нашей семьи с этой девушкой, но через несколько дней она снова пришла к нам. Потом она стала приходить каждый вечер, уединялась с моей матерью, и они долго беседовали. Турчанки же уже не сопровождали ее, а ждали во дворе. Видно, сын Джамала доверял нашей семье.
Где-то, думаю, на десятый день она поведала моей матери свою историю, ну а мать, естественно, пересказала ее отцу и моим сестрам. Я мало что понял из их разговоров, но о самом главном догадывался: сын Джамала убил ее молодого мужа, саму ее похитил и теперь вынуждает выйти за него замуж. Узнал я и то, что зовут ее Ноэм, а в семье мужа ее звали невестка Ноэм.
…В многолюдной семье Джамала поднялась суета — начали готовиться к свадьбе: слуги бегали взад-вперед, что-то несли и таскали, чувствовалось, что готовится большое и пышное торжество.
Как-то раз моя мать стала что-то рассказывать сестрам, причем они так увлеклись разговором, что перестали обращать на меня внимание.
— Ноэм очень печальна,— сказала моя старшая сестра,— она не выдержит у турок. Боюсь, умрет от горя…
— А мне кажется, что она хочет сбежать еще до свадьбы,— возразила младшая. Ненависть в ней так и кипит — все не может забыть убитого мужа.
Моя мать не соглашалась с дочерьми: она была уверена, что Ноэм находится в каком-то странном душевном состоянии и словно смирилась с мыслью стать женой турка.
— А что еще остается бедняжке, всю ее семью вырезали,— рассуждала мать, то и дело оглядываясь, чтобы никто ненароком не подслушал их разговор.— Разве мало армянок, стиснув зубы, вышли замуж за турок, чтобы спасти свою единственную жизнь? Говорят, многие даже принимают ислам, облачаются в турецкие или курдские платья… Ноэм тоже смирится со своей участью, а куда ей деться — красивая, молодая, не вешаться же ей, не топиться...
Материнские слова успокоили меня, а вот моих сестер она убедить не смогла: по их мнению, Ноэм «не такая», она «верная жена».
Накануне свадьбы Ноэм к нам не зашла, видно, уже не было нужды облегчить душу. Мать подтвердила свое мнение: ведь говорила же я, что покорится судьбе!..
То была не свадьба — вселенский праздник. Джамал пошел на все, лишь бы видеть своего сына счастливым. Наша хозяйка рассказывала моей матери, что жених сразу же исполнял любое пожелание, вырвавшееся из уст невестки Ноэм, буквально завалил ее дорогими нарядами и украшениями, привезенными из Стамбула и даже из самой Европы.
В тот день в доме Джамала было не протолкнуться от гостей, музыка слышалась далеко окрест, а во дворе и на соседних улицах раздавали всем сласти. Словно не было ни войны, ни резни, ни депортаций…
Мне было очень жалко, что поздно ночью все это великолепие закончилось, гости разошлись по домам и наступила тишина.
Укладывая нас спать, моя мать вздохнула:
— Эх, вот и еще у одной армянки жизнь так повернулась… Дай-то бог, чтобы Ноэм забыла все свои черные дни!
А я еще долго не мог заснуть: перед глазами стоял прекрасный облик невестки Ноэм, свободно стекающие по спине длинные волосы, белые одежды, напоминающие облачение принцессы… И трепетный взгляд, и лихорадочный блеск глаз, который запомнился мне навсегда… Уснуть мне удалось, наверное, только на рассвете. А проснулся я от вопля матери и тут же сел в постели. Мать обнимала невестку Ноэм за плечи и пыталась не дать ей упасть. Руки девушки были в крови, белое, но уже совсем не подвенечное платье тоже было залито кровью, а в правой руке она сжимала кинжал… Отец и мои сестры усадили Ноэм на тахту, и она, словно только этого и ждала, потеряла сознание. С помощью холодной воды и каких-то капель ее кое-как привели в чувство. Никто не спрашивал, что случилось: и так было ясно, что за своего мужа она отомстила сполна.
— Я его убила…— нарушила каменную тишину Ноэм.
Наши ужаснулись, страх закрался в сердца, нам показалось, что вот-вот вслед за ней явятся и за нами...
— Я отомстила! — с неожиданным восторгом крикнула Ноэм.
Мать прижала пальцы к губам: молчи!
— Он убил моего мужа и должен был ответить за это,— снова заговорила Ноэм. — Вот уже которую неделю я вынашивала мысль убить его! Теперь я выполнила свой долг, и теперь будь что будет, пусть даже придут убить меня! Вы не бойтесь, я вас не выдам, я сейчас уйду…
Она встала, хотела вытереть окровавленные руки подолом платья, но лишь еще больше запачкалась.
— Пусть приходят! — приглушенно воскликнула она.— Пусть убьют и меня, это даже лучше — я встречусь со своим Паргевом!..
И захохотала как безумная. Холодная дрожь прошла по всему моему телу.
— Погоди,— зашептала мать,— они, кажется, еще не знают…
— Скоро узнают! И пусть узнают, думают, это так просто — убить человека?
Щеки невестки Ноэм словно натерли румянами, она была похожа на веселую куклу, которую заводят, чтобы повеселить окружающих.
Мать крепко сжала губы, подняла руку и дала Ноэм оплеуху. Раз, другой, третий…
Наконец Ноэм пришла в себя, блуждающий взгляд ее обрел ясность, глаза уставились на мать.
— Ты должна спастись — спастись сама и спасти своего ребенка, понимаешь? — говорила, словно приказывала ей моя мать.— Пойми, он ведь единственная память о твоем муже, о всем вашем роде!
Наши просто опешили: они не знали, что невестка Ноэм беременна.
Ноэм тоже подобралась, глаза ее наполнились слезами, но мне показалось, что это слезы решимости и надежды.
— Сейчас я дам тебе турецкую одежду,— сказала ей моя мать.— Переоденешься и убежишь, скроешься. Ты ведь знаешь немецкий, верно? Беги к немцам, в их посольство, может быть, они тебе помогут. Давай, поторопись!
Вопреки всем ожиданиям, невестка Ноэм послушалась совета матери. Когда она мягким кошачьим шагом скрылась в темноте ночи, мать и сестры принялись лихорадочно стирать все следы ее пребывания у нас. Первым делом мой отец вымыл огромный кинжал и спрятал его невесть где, потом стали думать о том, куда девать окровавленную одежду. Впрочем, по воле Всевышнего это тоже удалось сделать.
— А теперь,— распорядился мой отец,— мы должны как можно быстрее покинуть город. Кто-то наверняка заметил, как она заходила к нам. Собирайте все самое необходимое!
В дверь тихонько постучали. Это оказался приютивший нас турок: пришел рассказать, что случилось у соседей.
— Вы просто паникуете,— сказал он,— я за вас головой отвечаю. Правда, Джамал сейчас возненавидел всех армян, но он даже не догадывается, что вы армяне. Спокойно оставайтесь здесь, а когда придет время, я вас провожу в безопасное место.
Когда он ушел, отец сказал матери:
— Хоть и турок, но человек хороший. Мы не должны злоупотреблять его добротой. А если он узнает, что мы помогли невестке Ноэм бежать, то наверняка не простит нам этого. Что тогда творилось в городе, рассказать не могу. Слышались только вопли и ругань. Да еще ходили слухи, что взбеленившийся Джамал решил не оставить в мире ни одного живого армянина — всех перебить или заживо закопать в землю…
Мы прятались в доме у турка еще с неделю, а когда все немного успокоилось, направились в Алеппо.
Как и многих чудом спасшихся от резни армян, нас спасло золото. Не будь наш дед богатым торговцем, мы удостоились бы той же участи, что и полтора миллиона других армян. А о Ноэм мы больше так ничего и не узнали. Только хранили ее кинжал — как символ мести.
— Убить турка, убийцу армян, да еще рукою женщины,— великий подвиг. Будь благословенна вскормившая ее материнская грудь — тысячи таких, как она, остались в водах Евфрата и песках Дер-Зора! Дай бог, чтобы невестка Ноэм уцелела и продолжила свой род!..
Видно, отец мой не лишен был пророческого дара, потому что, как оказалось, невестка Ноэм не только спаслась, но и родила ребенка своего мужа.
— Вырастив своего сына, бабушка вышла потом замуж за другого армянина по имени Геворг,— закончила историю своей старшей копии красавица внучка.— Теперь у нас большой род!
Сейчас она показалась мне еще более похожей на бабушку, чем в первое мгновение, когда я увидел этот «двойной портрет». Но если б я был художником и имел возможность запечатлеть их на холсте, то обязательно подчеркнул бы одну разницу: внучка кажется решительней бабушки и может постоять за себя не только кинжалом, но и умом. Может быть, это чисто личное и ошибочное представление, однако мысль эта в моем сознании прилипла как облако к небу. Новому поколению довелось жить хоть и в чуждой среде, но зато без турок и крови, и благодаря этому выросло более жизнестойким.
Мы давно уже вышли из гостиничного бара, неспешно гуляем по вписанному в американский пейзаж парку и беседуем. Мы обменялись адресами, а потом я пригласил невестку Ноэм вместе со всей семьей в мой новый дом в Ереване, в квартале Ваагни. Она не стала отнекиваться, мол, стара уже, не сможет преодолеть такой путь, говорить, что ее родина — Западная Армения, а не уцелевший от всей Армении крохотный клочок земли — Республика Армения. Горечь жизни сделала ее мудрой, хотя мы почему-то приписываем это свойство только мужчинам. И я решил преподнести этой мудрой женщине сюрприз — вернуть ей тот самый кинжал, которым она в тот страшный день спасла свою честь и род.
Неужели кто-то рискнет назвать меня жестоким?
Грачуи Паландузян, "Собеседник Армении"