Лет десять тому назад в Новороссийск впервые приехал на гастроли легендарный армянский музыкант Дживан Гаспарян. Единственное его выступление состоялось в небольшом зале развлекательного комплекса «Maximus». Все билеты, разумеется, были проданы. Зал был полон. Зрители распределились согласно общественному и финансовому положению. На VIP-местах, на удобных широких диванах, за сервированными столами сидели, по выражению Райкина, «уважаемые люди». Под музыку дудука они шумно друг друга приветствовали, закусывали (как раз было время ужина), шутили, иногда посматривали на Маэстро. В центре зала, за обычными столами, на стульях сидели, так сказать, «люди похуже». У некоторых – минеральная вода, у некоторых – ничего. Метрах в трех от меня сидел немолодой человек. Без сомнения, многие в зале знали его. Пандухт Саркисян, один из старейших таксистов города. Но он в тот момент, казалось, не замечал никого рядом. Он сидел напряженно, не шелохнувшись. Музыка словно околдовала его, и он, казалось, боялся любым движением потревожить этот волшебный мир, созданный великим музыкантом. Человек слушал музыку и, вероятно, вспоминал послевоенный Ереван и себя, полуголодного мальчишку, сидевшего на ступеньках музыкального училища и игравшего на дудуке. И ожидавшего, что вот сейчас откроются двери и на звук дудука выйдет седой педагог и предложит мальчику учиться музыке…
- Так вышел кто-нибудь, Пандухт Тигранович?
- Никто не вышел.
- Представляю, как Вам, мальчишке, было обидно…
- Было обидно. Но я из этого не делал трагедии. У меня уже был тогда характер довольно твердый и четкое понимание того, что не все в жизни происходит по твоему желанию. Меня с рождения сама жизнь готовила к тому, что будут на моем пути и обиды, и несправедливость, и просто горе. Я ведь родился в ссылке. В городе Казани в 1933 году. В возрасте шести месяцев меня перевезли в Ереван. Так что, я себя считаю ереванцем.
- Как Вы оказались в Казани?
- Выслали отца и всю семью. Это был год, кажется, 1927. В 1934 году срок ссылки закончился, и мы вернулись в Армению.
- Отца, наверное, объявили «дашнаком»?
- Точно. Это было классическое обвинение в Армении: или изменник Родины, или «дашнак». Причем «дашнаками» объявляли кого угодно. Даже малограмотных или вовсе не грамотных крестьян. С такими «дашнаками» боролись и во время войны, и после войны продолжали выселять за пределы Армении.
Но мой отец действительно был дашнакцаканом (член Армянской Революционной Федерации Дашнакцутюн - от ред.). Это было предопределено. Он был офицером турецкой армии. Род его довольно известным был в Западной Армении. Жили на берегу озера Ван. Владели землей. Сама наша фамилия говорила о родовитости. Мелик-Саркисян. «Мелик» - это княжеская приставка. Когда я приехал в Россию, сначала в Крымск, а затем в Новороссийск, мне нужно было переводить свои документы на русский язык. Переводил документы бывший директор новороссийской армянской школы Алексанян. И он, когда взглянул на мою метрику, сказал: «Да ты, парень, из княжеского рода… Но давай мы об этом никому не скажем». И перевел мои документы с фамилией Саркисян. Так и потерялась часть моей фамилии.
- Как отец избежал гибели в годы Геноцида?
- Так, видно, на роду было написано. Спасся сам, дезертировав из турецкой армии и бежав в Армению. Спас жену и сына. А вот его родителям спастись не удалось. Вообще их род сильно пострадал в той резне. Так отец с семьей оказались в Армении. В Армении в то время партия Дашнакцутюн представляла большинство и фактически руководила Арменией, руководила боевыми действиями. Дашнакцаканы сформировали добровольческие дружины в русской армии. Эти дружины стали ядром армянской армии, сформированной весной 1918 г. с распадом Кавказского фронта. В мае 1918 года эти отряды под Сардарапатом остановили турецкую армию. Историки единодушны во мнении, что победа в Сардарапатском сражении не только спасла Восточную Армению от завоевания, но и предотвратила полное уничтожение армянского народа. И здесь заслугу дашнакцаканов невозможно переоценить. И, конечно же, мой отец, и как офицер, и как дашнакцакан, и просто как патриот своего народа, участвовал в этом легендарном сражении. Между прочим, тогда в составе армянской армии воевал в чине поручика Иван Христофорович Баграмян, будущий Маршал Советского Союза. Дашнакцутюн провозгласили 28 мая 1918 г. Республику Армению. А после прихода к власти большевиков дашнакцаканы оказались вне закона. Кому-то удалось покинуть страну, тех, кто остался, репрессировали.
- Отцу не предлагали отречься от своего дашнакского прошлого?
- Он бы никогда на это не пошел. Он никогда не отрекался от своих единомышленников. Помогал им, чем мог. Его с семьей выслали в Казань. А это были голодные годы. Мать рассказывала, что в Казани у них была пекарня. Отец вечером приносил домой деньги в наволочке. Так их было много. Утром на эти деньги он покупал продукты, сигареты, какую-то одежду и все это отправлял в Астрахань. Политическим заключенным. Нам оставлял сущие копейки. И мать однажды сказала ему: «Тигран, подумай и о своей семье. Ты под надзором, в любой момент могут арестовать. На что мне тогда кормить детей». Он ей ответил: «Хатун, чем мои дети лучше других? Будете жить как все».
Слова матери оказались пророческими. В 37-м отца арестовали. Мне было четыре года. Я его и не помню. Арестовали старшего брата, Гукаса. Он уже учился на истфаке, у него была жена, ребенок. Его, видимо, сочли наследником «дашнакских» идей отца. Об отце мы больше ничего не слышали. А брата увидели через десять лет, когда его из лагеря отправили на поселение в Красноярский край. Окончательно освободили только в 57-м. Все легло на плечи матери. Нас даже на год выслали из Еревана.
- Годы войны где провели?
- В Ереване. Продукты стоили дорого. Мать покупала муку, пекла лаваш. Будила меня в пять утра. У нас был такой ритуал: мать давала мне первый лаваш, я бежал с ним на перекресток и отдавал бесплатно первому встречному. И так было каждый день. Мать свято верила, что за это Бог сохранит жизнь ее сыну в заключении. А потом до школы успевал продать все, что мать испекла. После этого шел в школу. Мне тогда лет восемь было. Мать, конечно, выбивалась из сил. Тяжелая работа, переживания за семью отразились на ее здоровье. Она довольно рано ушла из жизни. Мне было 11 лет. Я вот сейчас не могу отчетливо представить себе ее лицо, вспомнить ее голос… А так хочется…
- Когда начали заниматься музыкой? Какой был первый инструмент?
- Я самоучка. В раннем детстве уже играл на свирели. И первую разученную мелодию помню – «Ворскан ахпер». Помню, как первый раз пострадал за любовь к музыке. Началась война. Наш большой двор изменился. В школе расположилось артиллерийское училище. Во дворе появилось много русских. Я любил сидеть на крыльце одного дома и играть на свирели. Долго я так играл. И несколько раз ко мне выходил человек и что-то говорил. По-русски. Видимо, просил сделать перерыв. Но я не понимал ни слова и продолжал. Однажды он просто отобрал у меня свирель и поломал. Домой я вернулся в слезах.
А следующим моим инструментом стал именно дудук. Попробовал, стало получаться. Потом с друзьями создали трио: кларнет, дудук и барабан. У нас были одинаковые черные вельветовые рубашки. Мы играли на свадьбах, на крестинах, на других торжествах. Я еще и пел. Мне в ту пору было лет пятнадцать.
- То есть Вы уже музыкой зарабатывали деньги?
- Да какие там деньги! Большей частью бесплатно играли. Много играли в студенческих компаниях. Где там деньги? Мы просто любили играть, в свое удовольствие. Песен я много знал. Даже сейчас – чем бы ни был занят, в голове обязательно крутится какая-нибудь песня. А однажды Гарник, наш кларнетист, сказал: «Сегодня пойдем в один дом. На крестины. Гостей будет немного. Но будет один солидный человек». Мы пошли. Этим солидным человеком оказался знаменитый армянский ашуг Шаген. Я знал его песни, они были тогда невероятно популярны. И одну из его песен я рискнул исполнить. Слушал он, как мне показалось, внимательно. Я же во все глаза смотрел на знаменитого ашуга. Как он держится за столом, как разговаривает, как здоровается и прощается, как реагирует на похвалу. Для меня это был великий пример достойного поведения.
- Вам бы свою жизнь с искусством связать…
- Я очень хотел. К сожалению, не оказалось в тот момент рядом со мной человека, который направил бы меня по этому пути, подтолкнул как-то. Время было трудное, послевоенное. Нужно было как-то выживать. Я учился в вечерней школе, днем работал в ремконторе разнорабочим. Об искусстве мог только мечтать. Когда я стою около здания Армянского оперного театра или просто вижу его по телевизору, не могу сдержать слез. Три или четыре года я ежедневно проходил мимо этого здания. Утром шел на работу, вечером – в школу. Да еще с вязанкой дров. По пути в школу заходил домой, оставлял дрова. И все думал: как бы стать настоящим музыкантом. Не сбылось…
- Но на спектакли Вам удавалось ходить?
- Конечно. Мы с приятелем были заядлыми театралами. У нас был один на двоих театральный бинокль. Мы покупали самые дешевые билеты и сидели практически под потолком. Без бинокля ничего не увидишь. Видели всех лучших певцов Армении. Видели Гоар Гаспарян. Она тогда только переехала в СССР из Египта.
- А о чем еще мечтали?
- Мечтал стать историком. Я хорошо знал историю Армении. У меня хорошая память на даты, на имена. И хотел работать именно в школе. Там, где можно передавать знания. Но, я думаю, ничего случайного в жизни не бывает. Стал таксистом. Сорок лет проработал. Много прочитал об истории Новороссийска…
- Тогда почему Вы на стали, скажем, экскурсоводом?
- Ты, наверное, хочешь спросить: зачем простому таксисту исторические знания? Но боишься, что я обижусь, так? Я, тем не менее, убежден, что таксист – это визитная карточка города. Человек, который первым встречает гостей города. Не всегда, но в основном. Скажем, на вокзале. И эта встреча может оставить у гостя или приятное впечатление о городе, или отвратительное. Мне всегда хотелось рассказать своим пассажирам о городе. Мне, как армянину, особенно приятно было подчеркнуть, что один из основателей Новороссийска - армянин Серебряков. Часто люди просто брали такси и просили показать им город. И здесь мои знания находили применение.
- Не раздражал пассажиров такой разговорчивый таксист?
- Да что ты, никогда! Наоборот, мне как-то две интеллигентного вида женщины из Ленинграда – я, кстати сказать, любил возить ленинградцев: импонировали они мне, - сказали: «Вам бы, молодой человек, на истфаке учиться, а не за баранкой сидеть». И я им признался, что это была моя мечта. Ну в конце концов и за баранкой кому-то сидеть надо. А повышать интеллект можно и без отрыва от производства. Если желание есть.
- Вы начали работать в такси с середины 50- х годов. Это была престижная работа?
- В чем-то – да. Такси было немного. Таксистов все знали. В маленьком-то городе. Многие хотели иметь в запасе знакомого таксиста. Было и такое. А со временем стала работа как работа. Сейчас работа в такси - это скорее приработок. Любой таксист запросто может сойти с линии и поехать по своим делам. В наше время тоже не все таксисты были дисциплинированными, но, во всяком случае, не расспрашивали пассажира, как проехать по нужному адресу.
- Сейчас все таксисты с навигаторами. А рядом еще сидит пассажир и пальцем показывает, куда ехать. Про таксистов ведь не случайно так много анекдотов. Вы обижались на анекдоты про таксистов?
- Бывало обидно. За профессию. Дураков, хамов, хапуг хватает везде. Их просто не всегда видно. А таксисты всегда на виду. Вот поэтому и старался вести себя так, чтобы не стыдились меня жена и дочери. Они – каждая в своем деле – весьма преуспели, их в городе хорошо знают.
- А Вы по натуре обидчивый человек?
- Нет. Обижаюсь только тогда, когда ясно понимаю, что меня хотят обидеть. Но и в этом случае обиды долго не держу. Сержусь редко. Все эти перепады настроения отражаются на семье. В первую очередь. А уж обижаться на своих домашних, не разговаривать с ними – это для мужчины последнее дело.
- Вы хорошо знаете историю нашего города. А вот город Вас знает? Иными словами, считаете ли Вы себя человеком известным?
- Может быть только среди старожилов. Как я уже говорил, таксистов было мало, все их знали. Кроме того, я в молодости играл в футбол за городскую команду. Как-то играли с ленинаканским «Шираком». Так их тренер звал меня к себе в команду. И в Ереван звали. Предрекали спортивную карьеру. Но не поехал. К тому времени уже привык к Новороссийску.
- Какая-то безрадостная картина получается. Хотели быть музыкантом – не стали. Историком – тоже не получилось. Могли стать знаменитым футболистом – отказались. Не жизнь, а какие-то сплошные разочарования.
- Ты заблуждаешься. Жизнь моя вполне удалась. Стал бы музыкантом в Ереване, но не встретил бы свою жену. Встретил бы другую, но я бы хотел именно свою. И дочерей хотел бы именно наших. Мы с Зоей живем уже около шестидесяти лет, правнуков дождались, и от жизни не устали. Наш допинг – это наши дети, внуки. Я рос без бабушек и дедушек. Я не знал этой любви. И мне сейчас хочется отдать внукам то, чего я сам был лишен.
- Как Вы воспитывали детей? За что конкретно Вы отвечали в процессе воспитания?
- Воспитывали вместе. На собственном примере. У нас в доме всегда была атмосфера взаимного доверия. Мы никогда детям не лгали. Мы могли о чем-то умолчать, но лгать – никогда. Дети отвечали нам тем же. Мы всегда боялись друг друга обидеть неосторожным словом. И если это происходило, долго переживали. Не диктовали детям своей воли. Наоборот, пытались узнать их интересы, к чему их влечет. Старшая дочь, Аракси, занималась в музыкальной школе. Было ей лет тринадцать, и она мне спокойно, но твердо сказала, что не хочет заниматься музыкой. Хочет углубленно заниматься английским языком. Пожалуйста. Это был ее выбор. Сегодня она кандидат наук, отличный преподаватель английского языка в Морской академии. Такая же история была и с младшей, Гаянэ. Примерно в таком же возрасте и она заявила, что не хочет учиться музыке, а выбирает английский язык. И она уже более двадцати лет преподает в Академии.
- Очевидно, что строгим папой Вы не были. А песни Вы им пели?
- Всегда. Им очень нравилось, как я пел. Да я и сейчас им пою. Как собираемся все вместе - дети и внуки просят спеть. Дочерям я пел много, объяснял смысл каждой песни. Они не все слова понимали. Но душа у них армянская. Этот главное. Потому что мне приходилось встречать людей ничтожных, но с безукоризненной армянской речью.
- Вы хорошо знаете армянскую литературу. Это еще в школе Вам привили любовь к литературе?
- Это даже не любовь к литературе, это любовь к Армении в целом. Три четверти своей жизни я прожил в России. Армянского языка не забыл. Библиотека у меня прекрасная. До сих пор перечитываю книги на родном языке. Свой родной Ереван не забывал никогда. Я сегодня в курсе всего, что происходит в Армении.
- А как создавался «Луйс», помните?
- «Луйс» - это коллективное творчество. Об этом много было рассказано. Я был в инициативной группе, которая подготовила и провела первое собрание армянской диаспоры, где и было решено создать общественную организацию. Был членом совета. Отвечал за создание факультативов армянского языка в школах. Мне было близко именно это направление. Я курировал три школы. Сам в выступал в школах. Играл на дудуке, а мои – тогда еще маленькие – внуки читали стихи.
- Вы не замечали никогда, как проявляется Ваше княжеское происхождение? Вы всегда со вкусом одеты. Умеете носить одежду. Это все Ваши знакомые отмечают. У Вас до сих пор ровная – даже, сказал бы, гордая – осанка.
- Осанка – это от занятий спортом в молодости. Плюс здоровый образ жизни. Не курю. С алкоголем – сдержан. С одеждой тоже все просто. Во-первых, жена моя – закройщица высшего разряда. Всегда подскажет, даст совет. Во-вторых, я тоже к людям присматривался. Вот и сформировался вкус. Так что, здесь князья ни при чем.
Знаешь, не будем много говорить. Давай я лучше тебе сыграю. Вот, смотри, новый дудук. Это внучка подарила. Его создал мастер, который делает инструменты самому Гаспаряну. Очень дорогой для меня подарок. Что бы тебе сыграть?
Дмитрий Беккер