«А вот сейчас аккуратно, потому что всё, что напишется в этом очерке, будет дорывать там, где тонко, где уже так истончено так, что того гляди - рассыплется в пыль и исчезнет. Или возродится? Нет нам ответа».
«Убираем из затакта этого текста злорадство – его не будет».
«Первая заповедь врача – не навреди – становится интонацией журналиста».
Впервые перед тем, как приступить к тому, что делаю часто – к созданию публикации на тему карабахско-азербайджанского конфликта, я написала эти строки для себя – автоцитату из слов своего внутреннего монолога. О том, как я впервые узнала об Агдаме и увидела его уже призраком.
Это было в августе 1991 года, когда я, выпускница школы, отдыхала с родителями на озере Парное, в паре часов от Ачинска. Вся эта сцена могла бы быть описана Бергманом в одной из его саг о молчании Бога и глухоте в семье. Но в моей равнодушия не было. Вообще на тех фото с отцом мы выглядим очень счастливыми, хотя многое из печалей в те годы было мне не доступно, а отец, полковник ВВС, политработник, читая материалы под грифом «секретно», хранил их содержимое в себе, иногда делясь с мамой.
…Карабахский конфликт был в самом разгаре, я о нем почти ничего не знала. Мы часто говорили с отцом о Литве и Грузии, может потому что он сам бывал там, особенно, когда в апреле 1988 года он видел стычки грузин и советских солдат на базе Вазиани. Но слово «Карабах» я от него не слышала.
На фоне всей этой сибирской благости, катания на лодке в камышах, ловли омуля настоящим сибирским мужиком, присматривающим за «командирским» домиком, не верилось в то, что мы переживали за пределами этого таежного места. Вдруг в наше хрупкое равновесие ворвались чужие энергии – нас на Парном навестили какие-то офицеры: все было сорвано, музыка, споры, алкоголь. Из-за какой-то ерунды мы поссорились с отцом. Приступы панического страха перед ним почти всегда снимали слезы. Хотя я уже не была ребенком, на этот раз я плакала где-то спрятавшись в деревянном доме, в темноте, как вдруг пришла мама, утешив меня и сказала:
На, выпей.
Что это?
Это портвейн – Агдам.
…
Где-то по ту сторону нашего сибирского мира уже третий год шла ожесточенная война. Моя подруга рассказала мне о нем: она переписывалась с девочкой из Карабаха. Ее мать была армянкой, а отец азербайджанцем. Реальность за 5 тысяч километров от нас казалась почти не ощутимой. К нам смерть подкрадывалась на мягких лапах. Это потом, чуть позже, когда похоронили многих жертв Карабахской войны – кого с почестями, а кого, наспех зарывая бульдозерным ковшом, стали умирать и наши отцы. Волна с окраин сломанного СССР, из Карабаха и Чечни, Приднестровья и Абхазии, Ферганской долины и Осетии, шла вглубь нашей жизни, ломающих тектонику, концентрическими кругами. Страна сжималась, усыхала, вот мы и сами оказались в окружении, в блокаде, в зоне недоступа к Грузии, Эстонии и проч. Военные училища по стране закрывали, выплачивали компенсации, кто-то торговал оружием с расформированных складов и строил особняки, а кто-то отхватывал инсульт, другой, инфаркт, и тихо умирал.
Правильно говорят циники: чем дальше от вас событие – тем больше нужно жертв, чтобы поразить наше воображение. Жертв было много – мы, подростки, о них не знали. Не знала я и о фразе отца, которую он однажды сказал матери: «Если бы мне пришлось брать оружие при сломе СССР, я бы застрелился». Партийный билет он так и не сдал. Хотя коммунистом, наверное, уже не умирал – коммунистическая идея отработала их в историческую пыль, впрочем, оставшихся в памяти курсантов Ачинского ВАТУ им. 60-летия ВЛКСМ, а таких, как он, политруков, фашисты уничтожали среди первых – носителей идеологии.
Потом в нашей школьной столовой появилась тетя Вера, беженка из Степанакерта. Теперь я понимаю, что те удивительные пирожки, которые мы детьми хватали по не нескольку штук за копейки, делала она. Но это был уже не хлеб армян Нагорного Карабаха - теперь Арцаха, это были просто русские пирожки.
Свою первую настоящую горечь отрочества я запила портвейном «Агдам». Это ему посвящались песни и восторги студенчества, даже сегодня блогеры, ностальгирующие по СССР, пишут об «Агдаме», как например, на сайте «Дети перестройки»:
«Да, у любви нашей юности был вкус «Агдама» - густой, сладкий и терпкий. Мы пили «Агдам» в пропаренных пельменных, в чадящих прогорклым маслом чебуречных, в пахнувших горчицей и черным перцем бутербродных, в кафе-мороженых, в пыльных подъездах, в облаках сизых выхлопных газов на корме речного трамвайчика, на выпускном вечере в школьном туалете, в лесу ночью у туристического костра, в тамбуре электрички, тайком в темноте «по будням» и в открытую на праздничном банкете в стройотряде…»
Для меня это не было причащением, мне дали несколько глотков, чтобы успокоить, как валерианку, но вкус дешевого сладкого народного пойла, который стоил от 2 рублей 2 копейки до трешки в зависимости от региона, помнится мне до сих пор, хотя больше я его никогда не пила.
Впервые по-настоящему попасть в этот город-призрак я захотела, когда увидела фотографии моего друга Сергея Новикова, исходившего Арцах вдоль и поперек. Агдам он назвал городом-скелетом. По улицам некогда зажиточного азербайджанского города, где бело-серая кладка каждого дома так фундаментальна, словно основан он был где-то в средневековой Европе, как кавказский Каркассон, бегали свиньи, иногда попадая в кадр армянские солдаты.
В городах-призраках я прежде никогда не была. Остатки великолепных фруктовых садов, цветущие деревья, кусты расторопши, у которой оказался вкусный сочный стебель, и развалины домов, городских общественных построек, видимо, дома культуры, пасущиеся коровы у мечети заставили меня вспомнить другое мое путешествие в Армению, в лето 2013 года, когда я оказалась по дороге на водопад Трчкан, шагая по лорийским дорогам, вблизи села Налбанд (Ширакамут). В воздухе тогда висела пыльца от цветов вперемешку с пылью от иссохшей местами земли, над которой зависала в трепещущем полете пустельга. Трудно и больно было представлять среди мягких очертаний покрытых зеленью гор тени ушедших из жизни за считанные минуты.
Да, тени азербайджанцев, живших в этом городе, тоже представимы.
Впервые конфликт армян Нагорного Карабаха и азербайджанцев я попыталась описать, после того, как в сентябре 2010 года второй раз побывала в НКР, в очерке «Чувство народа». Тогда я почувствовала, что, похоже, Арцах продолжает существовать в двух измерениях. Еще двадцать лет назад азербайджанцы и армяне, иной раз не мешаясь, делили Арцах: одни пасли скот и иногда спускались в города, другие постоянно жили на своей земле, выращивали туту, строили храмы….
Сегодня Арцах представляется мне опять двухуровневым, только уровни эти метафизические: призрачной войны и очень сильно осязаемого мира.
«Посеявший ветер, пожнет бурю».
Почему на Агдаме сломался принцип географического детерминизма, который казалось бы, должен в местах, где много солнца, ресурсов, плодородной земли, делать жителей счастливыми и добрыми? Многие арцахские армяне мне рассказывали о том, что в Агдаме их ненавидели всегда. Мало, кто знает, что за четыре дня до погромов в Баку и Сумгаите был аскеранский погром, начавшийся именно из Агдама. О неудавшейся попытке прорыва огромной толпы азеротурок из Агдама в Степанакерт (толпа погромщиков была остановлена армянами на подступах к Аскерану), о сумгаитских погромах и о первой попытке погрома в Кировабаде пишет в очерке «Аскеранский инцидент» известный армянский публицист, автор многочисленных материалов на ресурсе «Восканапат» публицист Пандухт Сюни.
Недалеко отсюда расположено село Лусакерт, где сегодня успешно работает одна из птицефабрик республики, в годы обострения конфликта очень сильно страдало от жителей Агдама во время обстрелов. Бывшие земельные угодья азербайджанцев около их домов, где контрапунктами для их былой мощи зияют пустоты окон, будто бойниц, откуда еще может идти стрельба, обнесены металлическими, поржавевшими листами. Изредка кто-то приезжает сюда возделывать огород. Не секрет, что из агдамского камня армяне отстраивали Степанакерт, по которому азербайджанцы, закрепившись в выше лежавшей Шуши, вели артобстрел, используя даже запрещенный международным сообществом град – по мирному населению. Почти все армяне оставляли здесь свои семьи – не отступать, да, земля возвращается к тем, кому она принадлежала веками, но за спиной жены, дети, старые матери и отцы…
«Убираем из затакта этого текста злорадство – его не будет».
Не будет злорадства в адрес тех азербайджанцев, которые лишились агдамского дома. Будут многоточия, ферматная пауза, ибо Агдама на этой земле больше нет.
Валерия Олюнина