Новая волна русофобии захлестнула постсоветское пространство. Антироссийские манифестации прошли в Грузии. Грузинский тележурналист обматерил в прямом эфире Президента Российской Федерации, а грузинский телеканал объявил о своей солидаризации с его позицией.
На Украине антироссийские выступления вызвала попытка проведения телемоста с Россией. Выдвигаются требования к осуждению тележурналистов, участвовавших в подготовке телемоста, за госизмену.
Очевидно, что реинтеграционные перспективы в такой атмосфере, мягко сказать, оказываются затруднены. Проявляется эффект «домино», как он проявлялся при развертке оранжевых революций 2003-2005 годов, когда, начавшись в Грузии, антироссийская волна захватила затем Украину, потом Киргизию, и едва не все постсоветское пространство. Не это ли мы наблюдаем и сегодня?
Конечно, можно порассуждать о внешней режиссуре происходящего, тем более что она действительно прослеживается. Но одного этого для объяснения феномена русофобии на постсоветском пространстве недостаточно.
Для того, чтобы такая режиссура имела успех, требуется наличие исполнителей, подготовленность сцены. Нужна в целом определенная система организации соответствующих сообществ. Такая система в наличии есть фактически в каждом из постсоветских государств.
Любое из государств исходно выстраивается в ценностном отношении более, чем в разграничении добра и зла. Выстраивается национальная система ценностей, или идеология. Как добро, так и зло, получают персонифицированное выражение.
Чаще всего это персонифицированное зло выражается через образ исторического врага. И это объективный процесс государствогенеза, как бы мы к этому ни относились. Без исходного антагонизма государства не возникают. И постсоветские государства в этом отношении не исключение. Их государствогенез - в одних случаях воссоздание когда-то существовавшего государства, в других - учреждение нового государства - был сопряжен с выходом из СССР, что не могло не сказаться на содержание их идеологического позиционирования.
В созданных национальных ценностных системах координат (надо отдавать себе в этом отчет) на роль онтологического и исторического врага была назначена именно Россия.
Демифологизировать образ России, снять с него вражескую маркировку подрывало бы смысловую матрицу существования этих государств. Поэтому и запрещаются телемосты с Россией, так как любая коммуникация с воплощенным злом есть само по себе грехопадение.
Попытки переубедить, показать и доказать лживость антироссийской пропаганды не дадут ничего. Эти попытки будут интерпретированы как изворотливость врага. И так, собственно, они и интерпретируются.
Иное возможно только при смене матрицы государствогенеза, переосмыслении добра и зла в национальной системе координат. И показательно в этом отношении, что градус русофобии принципиально меньше в тех государствах, для которых есть иные версии онтологического зла.
В целом же для реконфигурации национальных систем координат нужна иная историософия. Но ее Россия на сегодня предложить не может. Историософия предполагает наличие идеологии, которая в Российской Федерации конституционно запрещена.
Единая советская идентичность народов СССР базировалась на марксистской философии истории и коммунистической идеологии. В постсоветский период начинается также поиск новой большой идентичности. Без такой большой идентификации - назовем ее идентификацией цивилизационной - не обойтись.
Чаще всего эта большая идентичность заявляется как европейский выбор, а в более широком позиционировании как выбор в пользу «цивилизованного мира». Россия в этой идеологической проекции определялась как инерционная сила, тянущая народы назад - в «тоталитарный мрак».
Отсюда ее характеристики как полюса несвободы, автократии, рабства. И эти характеристики распространяются не только на государственную власть, но и на российский народ. Поэтому и телемосты с российским народом также неприемлемы, как и коммуникация с российской властью, поскольку и то, и другое в понимании западников суть единое явление.
Европейская ориентация как латентный вектор смены большой идентичности в направлении цивилизационного развода с Россией обнаруживается даже в союзнической Белоруссии.
Проявляется он, в частности, в апелляции к Великому княжеству Литовскому, как государству белорусов. Великое княжество Литовское, как известно, вело борьбу с княжеством Московским, и преподносится в антироссийской исторической мифологии в качестве демократического и шире - цивилизационной европейской альтернативы азиатской Московии.
Другим идеологическим вектором в поисках новой большой идентичности, ограниченным, правда, странами тюркского ареала, выступает пантюркизм. Центром пантюркистского мира позиционируется Турция и, естественно, пантюркизм оказывался такой же формой разрыва с Россией, как и западничество. Частным случаем реидентификации является проект большой Румынии, принятой определенными политическими силами Молдавии.
Нельзя не сказать и об идентичности большого исламского проекта в его различных версиях, включая версию единого Исламского государства. Этот проект не был принят на государственном уровне, но как потенциальная альтернатива светским режимам в странах Средней Азии существует.
Нет необходимости говорить, что геополитической проекцией такой реидентификации оказывался бы конфликт с Россией под знаменами религиозной войны.
Единственной, вероятно, попыткой заявления новой большой идентичности для постсоветских государств являлся евразийский проект. Он активно поддерживался одно время Нурсултаном Назарбаевым. Однако реальной идеологической альтернативой западничеству в большинстве постсоветских государств он так и не стал.
Сама Россия идеологически шла в фарватере проекта большой Европы и коллективного Запада. Сама она ориентировалась на вхождение в единый западноцентричный мир. «Обида» состояла в том, что другие туда шли с большей скоростью и оказывались там более желательны. Только в 2014 году окончательно стало ясно, что в западное сообщество Россия не будет допущена никогда.
Объективно возникает потребность сформулировать новый проект сборки постсоветских государств вокруг России, для чего должна быть предложена и новая версия большой идентичности. Такого проекта на настоящее время нет и не видно попыток в его предъявлении.
Исходной моделью государствостроительства постсоветских государств - всех без исключения - была принята модель государства - нации. Она была подсказана как единственно возможная и апробированная опытом всех цивилизованных стран мира. Национальное государство строится на идентичности принадлежности к гражданству соответствующего государства. Однако этого, как показала практика, было недостаточно.
Требовалась найти ценностно-смысловое обоснование самого факта учреждения этих государств, первоосновы гражданского объединения. И фактически везде в качестве такой первоосновы заявляется этничность.
Под вывеской национального государства происходило фактически формирование этнократии. Этнократическими оказались почти все постсоветские режимы. Там, где исходно доминации одного этноса не было, возникли внутренние острые конфликты.
Конфликты в Грузии и на Украине являлись именно следствием этнократизации, принятия идеологии грузинского и украинского национализмов.
И вот здесь-то и могла бы сказать Россия свое слово с опорой на собственный исторический опыт, свою цивилизационную миссию. Эта миссия состояла в предъявлении мироустройства, основанного на братстве народов, в советской лексике - пролетарском интернационализме.
Большинство войн, которые вела Россия - это спасение народов, оказавшихся жертвами геноцида и этноцида. И эту миссию необходимо артикулировать в применении к сегодняшнему дню, как в применении к политике на постсоветском пространстве, так и в глобальном позиционировании.
Не лишне напомнить, что в нацистской Германии война против СССР преподносилась как великая борьба с азиатским варварством. Но почему русские, принадлежавшие к славянскому племени, азиатские варвары? Потому, отвечала нацистская пропаганда, что они подверглись расовому смешению.
Расовое смешение трактовалось как безусловное зло. В этом-то и состояло принципиальное различие подходов. Этническая и расовая комплиментарность для России была ее силой, цивилизационным преимуществом. Смешение кровей, вопреки расистским теориям, повышало, а не ослабляло физические и интеллектуальные потенциалы российской общности.
И сегодня новым постсоветским этнократиям Россия может противопоставить свой главный цивилизационный козырь - интернационализм. Интернационализм не как отказ от национального, а как симфония и братство народов.
Для постсоветских элит заявление новой интернационалистской идеологии - смерти подобно. Идеологически постсоветские элиты легитимизируют свои права посредством националистических мифов. Низвержение же национализма означает открытие новой реинтеграционной перспективы.
Народы постсоветских государств в большинстве своем, несмотря ни на что, остаются по ценности и менталитету советские. Пропаганда и зомбирование сыграли свою роль, но полного перерождения еще не произошло.
Интернационализм как базовая основа советского проекта сохраняет свою ценностную и смысловую актуальность для человека советского типа. И если Россия нашла бы в себе силы и решимость предъявления новой идеологии, опирающейся открыто и акцентированно на принципы интернационализма, это бы и стало главным и реальным противовесом русофобии и дезинтеграции на постсоветском пространстве.
Вардан Багдасарян, https://www.km.ru/