Писатель Иван Гауди имеет армянские корни. Его дед и бабушка — ванские армяне — чудом спаслись во время резни армян. Сам же Иван появился на свет во второй половине прошлого века. Как он сам о себе говорит, принадлежит к потерянному поколению, рожденному “чтобы сказку сделать былью” и кайфовать в “коммунистическом раю”, но был жестоко обманут вождями и вынужден прозябать в аду “загнивающего капитализма”. Является доктором права, обитает и творит за бугром.
Его литературные эксперименты — это философские размышления автора о смысле и тленности жизни, пышно украшенные элементами романтизма, мистики и фантастики. Они изложены в жанре остросюжетных детективов, в которых описываются захватывающие приключения молодого авантюриста Ивана Гауди. Автор двух книг. Недавно он написал очерк “Татуба”, посвятив его своей армянской бабушке.
*******************
Татуба... Не правда ли, странное имя? Действительно, в современном представлении моя бабка и дед могли показаться весьма необычными людьми, в какой-то мере ортодоксальными. Но лично для меня они навсегда остались самыми яркими, колоритными личностями, гордыми и бескомпромиссными носителями тех духовно-нравственных ценностей, которые качественно отличают их поколение наивных романтиков от нашего корыстного племени прагматиков и эгоистов.
Очень давно, еще до начала кровавой революционной мясорубки и развала Российской империи, мои бабушка и дедушка поселились в России. Они спасались от неминуемой смерти и бежали сюда со своей родины, разоренной варварами и вандалами. Однако для того чтобы разобраться в истинных причинах этой вынужденной эмиграции, придется немного углубиться в историю.
* * *
Османская империя всегда являлась самой воинствующей восточной державой, которая вечно враждовала со своими соседями и тайно вынашивала планы о мировом господстве. Она постоянно провоцировала международные конфликты и находилась в состоянии войны с христианскими государствами: Грецией и Россией, Болгарией, Сербией, да почти со всеми странами Европы. Однако в отличие от других великих империй, которые были с позором повержены историей, Турция не только избежала ответственности за свои злодеяния, но и умудрилась сохранить большую часть незаконно захваченных территорий.
В конце девятнадцатого — начале двадцатого века Турция безуспешно пыталась сохранить остатки былого могущества и восстановить свои владения на Балканах, Кавказе и Средней Азии. Одним из главных препятствий для осуществления ее коварных планов стала Западная Армения.
Турецкая армия, воспользовавшись началом первой Мировой войны в Европе и ослаблением своего главного политического конкурента на севере — России, устроила изуверскую резню мирного населения Западной Армении — это была кровавая бойня, которой еще не знала мировая история. Занимая армянские города и села, они грабили и зверски убивали безоружных местных жителей. В итоге этот гордый, трудолюбивый народ, который тысячелетиями проживал на священной земле своих предков, основавшим государство Урарту, был вынужден бежать с родной земли и искать спасения на чужбине.
“Де факто” турки совершили чудовищный акт геноцида целой нации, который по нормам международного права считается самым тяжким преступлением против человечества. Только по религиозному признаку армия вооруженных до зубов османов уничтожила около двух миллионов христиан!!! В течение веков это агрессивная империя расширяла свои владения за счет христиан, сознательно разрушая все, что касалось великого учения Христа.
В переводе с армянского фамилия моего деда означала — “силач”. Его отец имел двухметровый рост, легко гнул подковы, мог поднять на плече быка и слыл в округе самым крутым борцом. Но когда враги заняли его село и начали свои бесчинства, мой прадед был уже седым стариком.
Следует отметить, что чуть раньше турки сделали очень коварный ход: объявили на оккупированной территории Армении полную мобилизацию и призвали в армию все взрослое мужское население, а это более 300000. На самом же деле, всю армянскую молодежь и интеллигенцию загнали в военные лагеря и тюрьмы, где устроили массовые казни и всех поголовно уничтожили. Эта резня началась 24 апреля 1915 года, и с тех пор эта дата стала днем Памяти Жертв Геноцида армян.
Когда мой еще витальный духом прадед увидел, что творят вооруженные до зубов турецкие солдаты: грабят дома, убивают беззащитных стариков и детей, насилуют его сестер и дочерей, он набросился на них с голыми руками.
Прадед один перебил десятка два османов, но в него несколько раз выстрелили, свалили с ног и на глазах у всех членов семьи закололи штыками, а потом отрубили голову. Затем турки начали избивать и насиловать его дочерей и их мать. Мой дедушка Ваган, тогда еще подросток, стал свидетелем этой чудовищной сцены. Он бросился своей родне на помощь, но турецкий офицер проткнул его саблей.
Очнулся Ваган через несколько часов, когда его окровавленное тело вытаскивала из дома какая-то незнакомая девчонка. Она была совсем ребенком, но смогла оказать необходимую помощь и тем самым спасла ему жизнь. Всех родных этой девочки тоже убили турки. Когда двое этих детей уходили из города, в воздухе стоял запах крови и горелого мяса. Во время резни многие спрятались в церкви, умоляя Всевышнего о спасении. Но бог не услышал их молитвы — озверевшие османы заколотили двери и подожгли храм. Все, кто там находился: священники и прихожане, дети и беременные женщины сгорели заживо! Из всех жителей этого некогда прекрасного городка на берегу горного озера Ван уцелели только два человека: мой дедушка Ваган и его будущая жена Татуба...
Они долго бродяжничали по своей разоренной земле, пока не нашли приют на юге Российской империи — в армянском городе Нахичевань. Еще в начале восемнадцатого века во время русско-турецкой войны императрица Екатерина своим указом подарила эту территорию в дельте могучего Дона в вечное пользование армянам. Они ответили благодарностью и верой служили новому отечеству, превратив некогда пустынные степи в цветущий сад. Эти края всегда считались самым интернациональным регионом России, где в дружбе и согласии жили многие народы: русские, украинцы и казаки, татары и греки, армяне и евреи. Всем хватало места на этой благодатной земле: никто здесь никогда не ссорился и не враждовал.
После всех ужасов, перенесенных у себя на родине, моя бабушка утратила дар речи. Конечно, красавицей ее было трудно назвать: лицо обожжено огнем, ни ресниц, ни бровей. Единственным украшением этой девушки стала стройная фигура и татуировка на плече в виде каких-то непонятных знаков. Говорят, что в старину именно так отмечали представительниц знатного рода.
Несколько лет Ваган и Татуба прожили вместе как брат и сестра, а когда ей исполнилось шестнадцать, они обвенчались в церкви. Сначала Ваган и Татуба жили бедно: до революции снимали угол у одного греческого купца, работали в его лавке, копили деньги. Потом они смогли открыть собственное дело, приобрели магазин, дом, пекарню. Бабушка и дед были очень трудолюбивыми людьми, поэтому за все испытания судьбы и жизненные мытарства бог вознаградил их материальным достатком и тихим семейным счастьем.
Оба вставали с петухами и работали до позднего вечера. Ваган все так же занимался торговлей, а Татуба вела домашнее хозяйство и учет доходов. Перед войной у Вагана и Татубы было уже семеро детей: четыре мальчика и три дочки, одна из которых стала моей матерью. Татуба была прекрасной хозяйкой и умудрялась без слов — одними жестами управлять всеми членами своей большой семьи.
В самом начале Второй мировой в Белоруссии без вести пропал старший сын Ваня. В 1943 под Сталинградом геройски погиб Коля. Когда Татуба получила похоронки, к ней неожиданно вернулась речь. Ваган не мог ее успокоить несколько дней — она рвала на себе волосы, плакала и причитала. Все думали, что она сошла с ума: моя бабушка обрила наголо голову, одела траур и уже никогда его не снимала. Однако вскоре она вернулась к своей обычной жизни — надо было думать о младших детях.
При немцах они с дедом лишились своей торговли, но продолжали заниматься выпечкой хлеба. Это спасло от голода не только их детей, но и многих соседей. Татубу считали умной, доброй и справедливой женщиной, вся округа ходила к ней за помощью и советом. Она никому и ни в чем не отказывала, и казалось, что она любит весь мир и давно забыла о тех зверствах, которые творились в ее прошлом.
В душе этой глубоко верующей женщины не осталось злобы, но глубинное чувство обиды к тем нелюдям, которые так последовательно и цинично уничтожали ее близких, стало в сто крат сильнее самой лютой ненависти.
Юг России был оккупирован немцами, а гарнизоны городов состояли из итальянских и румынских солдат. Не было дня, чтобы кто-нибудь из них не заходил к нам во двор, чтобы поживиться. Особенно этим грехом отличались румыны: то курицу украдут, то яйца. Однажды один из них утащил даже старое ведро для мусора. Гриша — мой дядя, тогда еще совсем мальчишка, но уже известный местный партизан, — попытался вернуть свое имущество, но румын ударил его прикладом винтовки по лицу и выбил глаз.
Когда Татуба увидела это, у нее началась истерика: она истошно кричала, проклиная супостата. В результате румын смог пройти всего нескольких метров от нашего дома, после чего свалился замертво. Кто знает, вероятно, после всех жизненных испытаний, выпавших на долю моей бабушки, она приобрела экстрасенсорные способности и стала проводником каких-то высших знаний. Больше она никогда и никого не проклинала, боясь навредить обидчику взглядом или словом... Мне кажется, что после случая с этим несчастным румыном даже Ваган начал побаиваться жену и старался ни в чем ей не перечить.
Если честно, то все домашние беспрекословно подчинялись Татубе: муж, дети, даже злющий дворовый кабель Альдо, которого боялись все соседи. Только при виде хозяйки тот поджимал хвост и прятался в будке. Она устанавливала идеальный порядок в доме, ухаживала за чудесным садом, ведала расходами, воспитывала детей и решала все вопросы, связанные с пропитанием семьи. Даже ее куры несли яйца с двойными желтками, хотя в этом была не только их заслуга, но и любвеобильного гамбургского петуха, купленного ей по случаю на рынке.
Татуба не любила хвалить мужа, но и не могла минуты прожить без него. В шутку она говорила: “Мы с ним всю жизнь рядом и умрем на одной подушке”. По старинному приданию, во всех армянских семьях существовало такое правило: мужчина — главный только за пределами дома, в доме всем должна руководить женщина. Но Татуба была мудрой женой и умела преподносить свое домашнее лидерство таким изящным образом, что все вокруг были уверены в том, что главой их союза являлся именно Ваган.
Любимым выражением Татубы были слова: “Мужчина — бог, а женщина его пророк”.
* * *
Когда я немного подрос, то стал регулярно сбегать в гости к бабушке с дедом, и эти импровизированные походы становились для меня настоящим праздником. Татуба ценила мои порывы и всегда была рада внеплановому появлению внука. Бросив домашнюю работу и выйдя на свой капитанский мостик, она звала мужа звонким голосом:
— Аствац! Ваган, Ваган! Иди сюда, посмотри, кто к нам пришел!
Дед никогда не сидел без работы: с пяти утра он пек хлеб, после обеда возился с виноградником, колдовал в погребе, где изготавливал собственное вино, коньяк и даже шампанское. Но, узнав о моем визите, он сразу же оставлял все свои дела.
Татуба усаживала меня на кухне и начинала готовить свое коронное блюдо: яичницу с помидорами. Это было нечто: сначала на огромной чугунной сковороде на топленом масле поджаривались фирменные помидоры — “бычье сердце”, затем они заливались знаменитыми куриными яйцами с двойными желтками, и в конце посыпались какими-то травами и специями. Это было чудом натурального хозяйства!
Я с благоговением относился к бабке с дедом и обожал их уютный гостеприимный дом, пропитанный запахом молодого вина, чайных роз и свежеиспеченного хлеба. Мне нравилось тайком наблюдать за этими немного комичными стариками, вид которых напоминал персонажи на картинах голландских живописцев.
Когда на кухню входил Ваган, бабушкины движения становились энергичнее и домашняя обстановка приобретала законченную форму. Хозяин тщательно мыл свои натруженные руки и лицо, неизменно покрытое недельной щетиной. Он улыбался белозубой улыбкой, крепко меня обнимал, и я ощущал тонкий запах изабеллы, дыма и кукурузной муки.
К этому времени Татуба уже успевала накрыть на стол и оживленно восклицала:
— Ваган, Ваган! Что стоишь? Доставай водку! Ради такого случая, и я с тобой выпью...
На белой накрахмаленной скатерти стояла сковородка, на которой скворчала пышная яичница, был выставлен свежеиспеченный хлеб, сыр, соленья, острые помидоры, зелень, маслины. Ваган доставал из антикварного буфета хрустальный штоф с первачом собственного производства — сладким и густым как сироп. Дед разливал тягучую водку по рюмкам: себе в серебряный стаканчик, а Татубе — в маленькую дамскую рюмочку. Они звонко чокались, глядя друг другу в глаза, как новобрачные за свадебным столом. После чего мы вместе приступали к трапезе. В эти минуты я чувствовал себя абсолютно счастливым за них, за себя, за всех людей на свете, а окружающий мир казался мне тогда небесным раем.
После обеда Татуба доставала свою трубку и начинала дымить. Ваган никогда не курил, но стоически терпел все причуды своей жены. Табак моей бабки имел какой-то особый аромат. Она утверждала, что его доставал ей знакомый контрабандист, которому привозили товары с самой Америки.
Наш гастрономический ритуал продолжал обязательный десерт, в который непременно входила пахлава, тающая во рту, и, конечно же, кофе.
После всех этих больших и малых прелестей чревоугодничества, гадания на кофейной гуще и разговоров “о главном и наболевшем”, я собирался домой. Когда я находился уже на пороге, Татуба засовывала мне в ладонь свой традиционный гостинец.
“На кино!” — тихо говорила, делая вид, что это наш маленький секрет.
На улице я разжимал кулак и довольно улыбался — там лежал трояк или пятерка, а иногда и десятка: по тем временам — бешеные деньги!
Когда я стал взрослым, мои визиты к бабушке и дедушке стали более редкими: так уж повелось, что молодость и старость всегда ходят по разным дорожкам. Но я не забывал их и при первой же возможности навещал этот милый дом моего безоблачного детства, где остались мудрые бабушкины сказки о любви и славе, о злых драконах и добрых рыцарях, которые обязательно придут на помощь и всех нас спасут.
Весть о смерти Татубы застала всех врасплох. Дело в том, что эта женщина к своим восьмидесяти годам никогда и ничем не болела. Во всяком случае, она ни разу не была у врача и даже не знала, в какой стороне находится больница. Всех своих детей она родила дома в присутствии акушерки, а больше поводов думать о здоровье у нее не было.
Трудно поверить, но Татуба умерла от банального аппендицита. Несколько дней она жаловалась Вагану на боли в животе. Он тащил ее к врачу, но она категорически не желала идти.
— Там мне придется раздеваться в присутствии чужих людей, а это неприлично!
Когда о недуге матери узнали ее сыновья, которые к тому времени стали состоятельными бизнесменами, они привезли в дом всю городскую профессуру. Врачи пытались ей помочь, но было слишком поздно — начался перитонит.
Татуба умерла без мучений. Говорят, что перед смертью она хотела видеть меня... Чуть позже я узнал — почему?!
Тело Татубы отпевали в церкви по всем христианским обычаям, а похоронили на армянском кладбище. На похоронах собралось столько народа, сколько бывало на городских демонстрациях. Ей устроили грандиозные поминки: играла зурна, во дворе выставили ряды столов с обильной закуской и выпивкой, и все это сумасшествие продолжалось до глубокой ночи. Я всегда тяжело воспринимал проникновенные звуки дудука, к горлу подходил ком и на глазах появлялись слезы. В этот траурный день мое сердце разрывалось от тоски, и я искал причину, чтобы уйти, когда заметил, что Ваган зовет меня со своего балкона.
Ваган суетился у огня, что-то готовил. Он меня не видел, но мне показалось, что дед с кем-то разговаривает:
— Я все сделал, как обещал, — произнес он, выставляя на стол три тарелки.
Я оглядел комнату, никого, кроме нас с ним, там не было.
— Сейчас, женщина, я выполнил твое последнее поручение, и мы скоро встретимся, — продолжал свой монолог Ваган.
— С кем ты беседуешь? — спросил я.
— С твоей бабушкой, внучек, — улыбнулся он и указал на стол. — Вон она сидит на своем месте и молчит...
За трапезой Ваган рассказал мне, что когда умирала Татуба, она попросила его передать мне документы и ключ от их дома в Турции. Она хранила их, а цепочку с ключом носила на шее, надеясь когда-нибудь вернуться на свою историческую родину. И еще Ваган передал мне еще одну бабушкину вещь — старое золотое кольцо высшей пробы. На внутренней поверхности этого древнего ювелирного изделия были написаны какие-то знаки, исполненные клинописью.
— Но почему мне и что мне с ними делать? — смущенно произнес я.
Дед улыбнулся и ответил:
— Татуба сказала, что ты сделаешь все как надо.
После этих слов дед подошел ко мне сзади, нежно обнял за плечи, поцеловал и сказал:
— А теперь я хочу немного отдохнуть. Прощай, внучек, благословляю тебя и твои дела.
Ваган шаркающей походкой удалился в спальню, а я спустился вниз и сел за стол рядом с родственниками. Звуки зурны вынимали мне всю душу. Я сильно беспокоился за деда, поскольку только мне одному был известен его секрет, который он скрывал от всех: очень давно, еще до прихода в город большевиков, Ваган в целях самообороны приобрел немецкий маузер, который всегда держал под своей подушкой...
Но мои опасения оказались напрасными, поскольку на следующее утро мы обнаружили Вагана лежащим в своей постели...
Он умер смертью праведника — во сне...
* * *
Через много лет я с оказией оказался в Турции. Причина моего визита сюда скрывалась в каком-то глубинном и неосознанном стремлении во что бы то ни стало взглянуть на свою далекую землю обетованную. И это щемящее желание стало сильнее всех страхов и предрассудков.
Как-то раз, завершив свои коммерческие дела в Стамбуле, я взял напрокат внедорожник и отправился к озеру Ван, где когда-то давно проживали мои дед с бабкой. Это было не простое путешествие по горному серпантину и все еще необжитой территории Западной Армении. В конце концов я отыскал то самое место, в котором находился дом моих предков. Он стоял на берегу чистого соленого озера на высоте двух тысяч метров над уровнем моря.
Сказочная красота этих первозданных мест превзошла все мои ожидания. Прозрачную гладь озера окружала массивы высоких гор, украшенных неповторимой природной палитрой уходящей осени. Яркий багрянец кустарников на крутых склонах плавно переходил в пестрое разноцветье альпийских лугов, а бирюзовые оттенки снежных вершин сливались с хрустальной синевой неба. Только там я понял, почему цвет бирюзы и вина бордо всегда так нравились моей бабушке — она называла их цветами армянской земли, которые напоминали ей о навсегда утраченной родине.
Когда я стоял на холме и глядел на окружающие меня красоты, мне показалось, что я уже не раз бывал у берегов этого высокогорного чудо-озера и, наконец, сегодня прикоснулся к своим истокам. Недалеко виднелось пепелище христианского храма, вокруг которого стояли полуразвалившиеся дома. Я не знал, какой из них принадлежал моему деду и уже собирался уходить, когда передо мной появилась какая-то старуха в траурных одеждах...
Все ее лицо было испещрено глубокими морщинами, а на мутных обожженных глазах видны следы катаракты. Она приветствовала меня кивком головы, и я понял, что она нема и слепа. Но после того как я назвал ей свое имя, она повела меня к какому-то дому с почерневшими от времени деревянными стенами. Окна его были заколочены досками, а на двери весел древний железный замок. Я достал поржавевший от времени ключ, оставленный мне Татубой, вставил в замочную скважину — и, о чудо, замок с трудом, но открылся.
Дрожащими руками я потянул дверь на себя, и она со скрипом отворилась... Я в полной нерешительности стоял перед этой жуткой бездной — черным провалом, ведущим в глубины далекого прошлого. Из мрачной дверной амбразуры веяло холодом смерти и вечной тьмой.
Я еще долго смотрел в темноту, борясь с незнакомыми чувствами и мысленно представляя себе, как бился в неравном бою с турками мой прадед — “силач”. Потрясенный нахлынувшими на меня видениями, я вдруг зримо представил себе озверевшее лицо турецкого офицера, его свирепый взгляд дикаря, а также стальной клинок в его руке, которым он обезглавил израненного старика. Перед моим взором появилась горящая церковь, я услышал стоны умирающих людей и ощутил на губах пепел от яркого костра из еще живых, мечущихся в огне человеческих тел. “Какое счастье, что из этого пекла смогли спастись хотя бы два человека!” — подумал я.
Слезы покатились по моим щекам — это были горькие слезы обиды на бога за то, что он позволил извергам топтать мой народ, но в этих слезах была и благодарность за то, что он подарил жизнь мне, сохранив моих бабушку и дедушку.
“Как же мне относиться к убийцам моих предков? — обращался я к Всевышнему. — Ведь они надругались над моей родиной, присвоили имущество моей семьи, уничтожили миллионы моих братьев и сестер, но при этом не признали своей вины и даже не думают о покаянии! Да, их вера призывает убивать неверных, а наша учит: любить ближних и прощать своих врагов. Но зло подлежит возмездию, и смертные грехи вандалов должны быть наказаны богом или аллахом — не имеет значения! Иначе, прости, о великий создатель, грош цена твоему учению о высшей небесной справедливости! А если нет надежды на святую небесную кару за совершенные преступления, объясни, каким же образом моя безрассудная земная ненависть сможет перерасти во всепрощающую любовь? Говорят, эти чувства разделяет только один шаг. Может быть?! Но подскажи: как сделать этот шаг мне, простому мирянину, искренне верящему в Иисуса Христа, для того чтобы примириться с детьми бесов и внуками антихриста?”
Все эти трудные вопросы жужжали в моей голове, как дикие пчелы, но я не смог найти ответа ни на один из них. Душа моя металась в поисках успокоения, а сердце терзали сомнения, но кровь, бурлящая в моих венах, была намного старше и мудрее меня, — она не знала прощения. Она желала сатисфакции и требовала суровой мести супостатам. Именно в эти мгновения мое затуманенное сознание озарилось ярким отрезвляющим прозрением. Я вдруг понял, что “жажда мести за неотмщенный грех — это серьезная душевная болезнь, которая не излечима и на каком-то необъяснимом генетическом уровне передается по наследству”...
Когда я очнулся от своих невеселых мыслей, старухи рядом со мной уже не оказалось. Она исчезла так же незаметно, как и появилась. А быть может, ее образ мне только померещился, и она была всего лишь наваждением — призраком из безвозвратно ушедшего прошлого?!
* * *
Спускаясь с гор вниз, я проезжал мимо грязной турецкой деревни с кривыми улицами и убогими глинобитными постройками. Прихожане, шедшие на вечернюю молитву в мечеть, с удивление глядели на мою современную машину, а местные мальчишки яростно закидали ее камнями, от которых вдребезги разбилось боковое стекло и треснуло лобовое...
Вытирая с лица кровь от осколков, я даже не затормозил. Но почему-то именно в тот момент мне вспомнилась надпись, выдавленная на кольце бабушки Татуба. Много лет назад я с большим трудом перевел эти слова с древнеармянского языка.
Их сакральное звучание заключалось в следующем: “Свидетели твоей жизни не могут быть ее судьями”
Смысл этого мудрого изречения очень долго ускользал от меня, но после того, как я побывал на своей родине, многое изменилось. Именно там высоко в горах у порога родового дома передо мной приоткрылась разгадка той главной жизненной тайны, которая, надеюсь, когда-нибудь сможет указать мне верный путь в будущее...
Публикуется с сокращениями
Подготовила Елена Шуваева-Петросян, "Новое время"