Как однажды заметил писатель и переводчик Рубен Овсепян, Сос САРКИСЯН давно уже вышел за рамки своей профессии. Так что уже совершенно неважно, чем он занимается, играет ли в театре (где воплотил сотни персонажей), снимается ли в кино (сыграл более сорока ролей), пишет ли книги (автор целого десятка книг), занимается ли делами своего театра или создает рассадники (уже три)… Главное — его присутствие в нашей действительности, ибо Сос Саркисян больше чем актер. Он, простите за громкие слова, истинный сын нашей нации, наш мудрый дед и патриарх — и именно поэтому мы его любим.
С Мастером мы встретились в его гостеприимном доме.
— Г-н Саркисян, может, начнем нашу беседу со времен детства?
— Слишком уж долгий путь, боюсь, что сил моих не хватит до конца. Хотя… Знаешь, милая, что мне сейчас вспомнилось? Мне 3-4 года, я сижу на дедовском коне. Крепко вцепился в луку седла, чтобы не упасть. Зима, дед ведет коня поить, снегу выпало на целый метр, и меня одели потеплее, чтобы не замерз. Дед время от времени подходит, поправляет меня, чтобы не свалился. В те времена моего отца еще не раскулачили…
— Читая вашу последнюю, автобиографическую книгу «Башмаки», понимаешь, что ваше детство, как и детство многих ваших сверстников, было полно лишений. Но мечта о теплой и сухой обуви была, наверно, не единственной в ваши детские годы. Это я к тому, что об актерской профессии вы, может, мечтали уже с детства?
— Да нет, что ты, об актерской профессии я и мечтать не мог, потому что с детства был очень застенчив. До сих пор не смог преодолеть этого. Три человека для меня предел — в присутствии четвертого я уже смущаюсь, теряюсь. Когда отец или мать посылали меня за чем-нибудь к соседям, то я послушно шел, стоял какое-то время перед дверью, потом возвращался и говорил, что их нет дома. Разве может такой человек мечтать о театре? Ну, а в шестом-седьмом классе мы с соседскими ребятишками натянули в подвале нашего дома занавес и начали давать представления. Мы ни разу в жизни не были в театре, но играли. Сценарии писал я сам, а что именно — уже не помню... В общем, стал актером независимо от себя. Поскольку я был сыном земледельца, то хотел заниматься земледелием. И действительно тоскую по земле, по природе, по крестьянскому труду. Когда вижу человека с лопатой, то завидую ему, потому что сам сейчас уже не могу этого делать. Какое счастье, когда у человека в руках есть сила и он занимается физическим трудом!..
— А театр, кино?
— Я и сам удивляюсь тому, как, будучи таким стеснительным, зажатым, застенчивым парнем, я осмелился выйти на сцену. То была судьба, предопределение Божье, и я бы сказал, что это театр меня нашел, а не я театр. Тем более что на этом долгом пути было много разочарований. Я раз пять-шесть собирался покинуть театр, уйти из него, даже заявления писал. Но для меня создавали все условия, чтобы я вернулся — будто весь мир был заинтересован в том, чтобы я стал актером. Впрочем, бывало и так, что и меня самого несколько раз увольняли. И я опять возвращался, крутился, крутился и вновь попадал все в ту же яму. Уйти навсегда не получилось.
— Как вам удавалось сочетать театр и кино — они не мешали друг другу?
— Кино и театр одинаково близки мне, так что отдать предпочтение чему-то одному не могу. И время тут ничего не значило. Но, конечно, были роли, которые хотелось бы сыграть. Макбета, дядю Ваню... Не получилось. Да, что ни говори, а театр — основа кино, актерского мастерства.
— Туманян сказал: «Если нет национальной драматургии, то театр не может быть национальным». Как ваш театр Амазгаин решает этот вопрос?
— Это очень болезненный вопрос, потому что наша драматургия слаба, ее у нас почти нет. Недавно мы поставили «Из-за хлеба». Роман этот, кстати, я читал еще в школе, но только теперь понял, насколько это мощное произведение. Таких сегодня очень мало. С этой точки зрения в трудном положении находится не только наш, но и мировой театр.
— Знаменитый актер Энтони Хопкинс считает театр прошедшим этапом: «Ты делаешь то, что до тебя делали 15 тысяч актеров. Какой Лир лучше — тот или этот? Кому это интересно?» Как вы считаете, времена театра действительно миновали?
— Отнюдь. Когда появилось кино, все сказали — театр умрет! Пришло телевидение — говорили то же самое. Театр хоронили уже несколько раз. Но театр нельзя похоронить, потому что человек хочет ходить в театр. Ведь как возник театр? Когда человек немного насытился, цивилизовался, он захотел увидеть самого себя. Людям нужно живое общение. Он приходит в театр, чтобы творить совместно с актером. А творить — огромное удовольствие. Театр в мире — самый прогрессивный институт, однако мы не должны забывать, что его сила в консерватизме. Жизнь — это тот же театр, но только за одним важным исключением: жизнь всячески скрывает сущность человека, а театр всячески раскрывает ее.
— Не расскажете о вашей размолвке с Арменом Джигарханяном?
— Мы сблизились во время съемок фильма «Треугольник», между нами наладились очень теплые отношения. Все кончилось, когда Армен неверно повел себя в вопросе, касающемся нации: после Арцахской войны его спросили, поедет ли он выступать в Баку. С удовольствием, если пригласят, сказал он. Ну, в ответ я высказался очень жестко, о чем, впрочем, не жалею. Мы давно уже не дружим. Хотя никто не может отрицать, что Армен один из талантливейших актеров нашего времени.
— Помимо актерской деятельности вы писали и продолжаете писать книги. А какими талантами обладаете еще?
— Люблю декламировать. В архиве радио сохранилось множество записей в моем исполнении. Но память у меня не настолько хороша, как у Владимира Абаджяна — у него была просто феноменальная память и, разумеется, он делал огромное дело. Я и сегодня иногда просыпаюсь по ночам, беру Туманяна, Амо Сагияна и начинаю читать вслух. Очень люблю читать Пушкина.
— Многие воплощенные вами образы настолько органичны, что словно сливаются с вашим собственным, истинно армянским обликом. Но с не меньшим мастерством воплощаете вы и образ, скажем, Яго. А как-то раз вы сказали, что не играете, а просто представляете…
— Сущность человека исключительно богата — человек и сам не знает, на что он способен. Так, в Москве я снялся в фильме «Михайло Ломоносов» в роли архиепископа Феофана. В Ленинграде — в фильме «Без семьи», в роли француза, и тоже вроде получилось. В человеке есть все, просто надо найти... Так я сыграл роль Яго. А сегодняшний человек живет простенько, не заглядывает в глубину своей души, не ведает о собственных способностях, и это очень плохо. То есть человек стал примитивнее, его душа по большей части не работает.
— Может быть, по этой причине места больших мастеров сцены сегодня вакантны?
— Да. Есть молодняк — декламируют во все горло, думая, что таким образом придают голосу силу и мужественность, тогда как нужно не удивлять, а восхищать. Искусство не для того, чтобы удивлять, оно должно восхищать.
— Большие таланты нередко искали истину в вине, в наркотиках, в любви. А вы?
— Ну, разумеется, были и у меня моменты горечи, разочарования, когда действительно «на помощь» приходили временные удовольствия. Но наше поколение было несколько иным: ответы на мучающие нас вопросы мы искали в литературе, в трудах философов. И это помогало нам встать на ноги.
— Что заставило вас заняться политикой? На первых президентских выборах вы даже выдвинули свою кандидатуру.
— Я просто живу вместе со своей страной. В 1988-м, когда началось Карабахское движение, мы были в Москве — снимали фильм. Я спешил поскорее закончить свои дела и вернуться в Армению. Я не политический деятель. Просто я жил, живу и до самого своего конца буду жить со своей нацией. Ее боль, ее успехи — это и моя боль, мои успехи. В моей стране нет ничего, что бы не касалось меня — начиная от срубленного дерева и кончая школьными учебниками, чувствую себя ответственным за все. Просто я гражданин своей страны.
— Язык ваших книг и воплощенных образов один и тот же — простой и непосредственный. Что подвигло вас к писательству?
— Ну, если совсем уж искренно, то начал писать удовольствия ради. А вообще-то все, что я делаю, я делаю ради удовольствия: играю ради удовольствия, делаю постановки ради удовольствия, играю в шахматы ради удовольствия… Вот и вам советую: что бы вы ни делали, делайте с удовольствием. А свою последнюю книгу, «Башмаки», я написал, когда болел. С детства оставались во мне какие-то мучившие меня воспоминания, вот и решил: а давай напишу, может, тогда они больше не будут преследовать меня? Пора уже закрывать за собой дверь, хотя бы немного налегке уйду.
— Мне вспомнился известный разговор между Ованесом Туманяном и Александром Мясникяном. Когда Мясникян начал с воодушевлением рассказывать о том, какие преобразования осуществит в стране, Туманян сказал ему: «Все это очень хорошо, вот только попрошу тебя не искоренять две вещи — тамаду на застольях и крестных с крестниками». А что скажете вы о современных, «европеизированных» временах?
— От европейцев нам нужно перенять лишь две вещи — чистоплотность и дисциплину. Если вспомним, что цивилизация началась с чистоплотности, то перестанем плевать на тротуары, выбрасывать окурки из окна машины…
Мы не похожи ни на какой другой народ мира, у нас иная судьба. У нашей интеллигенции, наших писателей и художников сто или двести лет назад не было времени творить, заниматься своим прямым предназначением — они были вынуждены большую часть своего времени уделять национальным и общественным проблемам. И сегодня я хочу, чтобы мы первым делом любили нашу страну, ибо нельзя жить где-то и не любить это место, жить в семье и любить не всех. Природа, земля, недра не терпят такого. Могучие стихийные силы следует подкупать любовью. Именно благодаря любви существует этот мир.
.
Марине КАРАХАНЯН, "Собеседник Армении"